[117]
8. ПОЗИЦИОННАЯ ВОЙНА 1915 ГОДА
Я в отпуску. Домашняя мирная обстановка, милые лица близких людей, мирная, спокойная жизнь обывателей города, суета мелкой обыденной жизни. Я хожу по улицам, захожу в магазины, встречаю знакомых и чувствую, что всё это время мне как-то не по себе.
Я не могу дать себе ясного отчёта в происходящем во мне, и только тогда, когда мой отпуск истёк, и поезд помчал меня обратно к батарее, я сразу понял всё: я отравлен.
Отравлен ядом боевой и походной жизни, колоссальными, все время меняющимися впечатлениями. Мои нервы не могут уже мириться со слишком спокойной домашней жизнью, им необходима новая пища, та, которою они жили всё последнее время, и когда я на станции Борисов увидел свой экипаж, запряжённый моими батарейными лошадьми, и на козлах своего кучера в солдатской шинели, я совершенно успокоился, и душа моя получила свой желанный мир. Я вернулся к своей нормальной жизни. Странная притягательная сила войны втянула меня опять в свою сферу.
— Ну что у вас нового?
Мой кучер повернулся ко мне лицом: [118]
— Новый у нас командир бригады, а полковник Попов так что убиты.
Я мог ожидать всего, но это известие поразило меня как громом.
— Когда убит? Как?
— Артиллерийским снарядом и вместе со своим конём. Сказывают, когда наши от Зельвы отступали, так что тогда, а каким манером, В. В., хорошо не могу рассказать.
Я прекратил свои расспросы.
* * *
Я опять со своей 6-й батареей и как будто я с ней совсем не разлучался. Люди отдохнули, веселы, довольны. Лошади отъелись, кожа их опять лоснится, заблестела. Я среди своих офицеров. Шумит самовар, на столе разные закуски, привезённые мною из отпуска. Тут же примостился фельдфебель Додельцев, Бушмакин, Малинин. Идёт весёлый разговор, с обеих сторон распросы, рассказы.
Полковник Попов убит во время отхода от Зельвы — это правда. Немцы зашли в тыл нашим наблюдательным пунктам. Все кинулись к лошадям, но не для всех это вышло удачно: полковник Попов убит, бригадный адъютант поручик Обыдов взят в плен, командир 2-й батареи подполковник Волков, сильно контуженный снарядом, в бесчувственном состоянии снят с лошади, занёсшей его в тыл.
Невесёлые вести.
Мы вошли в состав Гренадёрского корпуса третьей дивизией. Командует корпусом генерал-адъютант Куропаткин. В командование нашей бригадой вступил откуда-то присланный старый полковник В. Слышно, что не из особо ретивых: больше всё сидит у себя в управлении бригады и пишет записки о Турецкой войне 1877 года. [119]
Наступление противника приостановилось, и обе стороны, видимо, готовятся к зимовке.
Наша дивизия расположена где-то в районе занятых неприятелем Барановичей.
* * *
Я выхожу к людям, которые сейчас же меня окружают.
— Ну как живёте, молодцы?
— Слава Богу, живём. А вы, В. В., погуляли маленько?
— Погулял, это точно.
— А в России что слышно нового?
— Да вот ждут, когда мы станем бить немцев.
— А рази мы их мало били, В. В.?
— Били-то били, да сами всё время отходили назад. Ждут, когда мы немцев погоним обратно.
— А что им ждать, когда нам они оттуда не шлют ни снарядов, ни пушек тяжёлых. Вот когда пришлют и то, и другое, тогда спрашивать могут, а сейчас не к чему, зря.
* * *
Через неделю после моего возвращения в батарею я получил приказание идти походным порядком на присоединение к бригаде.
С вечера 6-я батарея начала готовиться к предстоящему походу. Это событие вызвало крупное волнение между обитателями села, в котором батарея отдыхала.
Ко мне явилось человек пятнадцать молодёжи, желающей поступить в батарею добровольцами. Я не мог, конечно, принять такое число, из которых многие были ещё слишком юны, тем более, что в батарее и так числился большой сверхкомплект людей [120] и, отобрав из явившихся человек пять, остальным пообещал принять их впоследствии.
Итак, опять в сферу огня, забот и волнений.
Я пропускаю мимо себя свою батарею, любуюсь сытым видом играющих лошадей, своими маленькими приземистыми, свирепыми пушками.
Да, конечно свирепыми, и мне приходит в голову мысль, что эти маленькие стальные существа в сущности самые страшные и кровожадные чудовища в мире. И мне кажется, что они живые, что они чувствуют, что каждая из них обладает своей собственной холодной стальной душой.
Опять поля, но уже опустевшие перелески, деревни, гладь блестящих вод, верстовые столбы — всё чередуется, всё уходит куда-то назад. Ночёвки по избам селений, испуганный, озабоченный вид на постоях хозяев, распросы про немца, бабьи вздохи и добрые пожелания и напутствия без конца.
Господский дом Вольна, расположенный у деревни того же названия, — вот в настоящее время цель нашего похода. Там, в этом доме, находится штаб нашей дивизии и управление бригады.
На пятые сутки похода мы приближаемся к цели, мы чувствуем это и без карты: до нас уже доносятся редкие, одиночные орудийные выстрелы.
Вольна. На широком лугу, невдалеке от господского дома, я выстраиваю батарею, а сам отправляюсь являться по начальству. Меня принимает худенький старичок в полковничьих погонах.
— Очень рад вас видеть. Дошли благополучно?
— Так точно, господин полковник.
— Бригада сейчас стоит на позициях. Кажется командир 4-й батареи для вас уже приготовил место где-то рядом с собой. Вы когда собираетесь поставить батарею?
— Я хочу просить передать по телефону командиру 4-й батареи, чтобы он выслал мне сейчас конного [121] проводника. Сегодня я рекогносцирую позицию и завтра, рано утром, поставлю на неё батарею.
— Уже так скоро?
— Так точно. Вам угодно будет сейчас посмотреть 6-ю батарею?
— Нет, зачем же? Не стоит беспокоить уставших людей.
Я распрощался с полковником Б. Странный человек: всё у него как-то неопределённо, точно он ничего не знает. Кажется личное спокойствие для него дороже всего. Не повезло бригаде с назначением нового командира.
Я отправился к начальнику дивизии, которого тоже ещё не видел. Генерал Сович произвёл на меня впечатление совершенно противоположное. Кажется, на этот раз мы будем довольны.
* * *
Следом за проводником, с толпою за собой конных разведчиков, шагом еду по полевой широкой дороге, с любопытством оглядывая прилежащие места. Кто знает: быть может мы здесь и зимовать будем.
Деревня Бартники. Здесь расположено управление 2-го дивизиона.
— А кто же командует сейчас 2-м дивизионом?
Проводник, разведчик 4-й батареи, сообщает мне, что командиром 2-го дивизиона назначен полковник Караев, но что он ещё не приехал. Мы поворачиваем направо. Налево, у дороги, небольшая усадьба, прямо — лес, скрывающий наши позиции.
Высоко над нами свистит снаряд.
— Это что?
— Так что немцы пущают. Должно от скуки, что ли. Только что пользы никакой: ударит где в болото али в лес, ну и всё тут.
— А часто они так пускают свои снаряды? [122]
— Никак нет, редко очень.
Мы въезжаем в крупный еловый лес, который идёт узкой полосой, проезжаем его и поднимаемся по пешеходной дорожке вверх. Из-за мелких зарослей лесной опушки торчат дула полевых орудий.
— Здорово, 4-я батарея!
— Здравья желаем, В. В., — дружным хором отвечают выбежавшие из своих землянок люди.
В маленькой, тесной, полутёмной землянке большое оживление: офицеры 4-й батареи усиленно кормят меня всем, что у них в настоящее время имеется. Идёт самый оживлённый обмен мнений по вопросам, связанным с боевой жизнью настоящего момента. Выясняются все вопросы боевого и хозяйственного характера. Всё это крайне важно — это основа нашего существования.
Мы выходим наружу. Позиция для 6-й батареи действительно подготовлена рядом с 4-й батареей, только ближе к дорожке. Со своими разведчиками я намечаю места орудий, места будущих землянок для людей. Передки, коновязи, всё это поместится рядом с 4-й батареей — места в лесу, слава Богу, сколько угодно. Наблюдательный пункт определённый: в пехотных окопах, там все наши наблюдательные пункты, всего дивизиона.
Уже в темноте я возвращаюсь обратно. Стало холодно, под утро наверное будет морозить. Высоко в небе медленно плывёт серебрянный месяц. Над нами тихая звёздная ночь.
* * *
6-я батарея устанавлнвает на позиции свои орудия, копает землянки, рубит необходимый лес.
Высокая, хорошо укрытая позиция, от которой рельеф довольно круто спускается вниз. Место сильно лесистое, и только кое-где между перелесками [123] разбросаны небольшие поляны. Впереди же, туда, к раскинутым по невысокой длинной возвышенности пехотным окопам, желтеет сжатое поле.
Офицеры руководят постройкой позиции. Мы вдвоём с командиром 4-й батареи сидим в офицерской землянке.
— Что это? Слышите? Как будто снаряд просвистел над землянкой. — И не успел я окончить своей фразы, как наша землянка затряслась от сильного взрыва, и из единственного небольшого оконца посыпались стёкла.
Ещё разрывы...
Мы выскочили наружу, и почти в этот момент новый снаряд ударил в саму землянку, в которой мы только что сидели. Завыли, зашипели мимо ушей осколки, вокруг нас дождём посыпалась земля.
Взрывы снарядов следуют один за другим. Лес наполнен дымом, тучею стоящим между деревьями. Люди скучились у орудий. Гробовое молчание, только глазами следят за разрывами германских бомб, бьющих по лесу.
Не ласково же нас встретил противник в первый же день нашего прибытия на место.
Около сорока бомб выпустили германцы по нашему лесу. В 6-й батарее убито семь лошадей и один человек — ездовой бомбардир Навозов. В 4-й потерь нет.
* * *
Странная судьба человека: Навозов был ранен, и когда я был в отпуску, он уже почти выздоровел и жил в своей семье. Он узнал о моём приезде и пришёл ко мне.
— В. В., когда вы поедете в батарею, я поеду с вами.
— Зачем ты спешишь? Оправься хорошенько, поживи дома, чай жена не гонит? [124]
— Да уж вы, В. В., уговорите его, Бога ради, — заговорила и его жена, пришедшая вместе с ним. — Заладил одно: поеду с командиром, что хошь делай с ним.
Сколько я не уговаривал Навозова остаться, ещё полечиться, ничего не помогло.
— Поеду с вами, В. В., я уж так положил себе.
Так мы и поехали вместе.
— К смерти своей стремился человек, — говорили про него солдаты батареи, и действительно, в первый же день прибытия на позицию Навозов был убит, и только он один.
Навозова похоронили на пригорке, на левом фланге позиции батареи, и каждый, проходя мимо большого белого креста на его могиле, неизменно снимал свою шапку и крестился.
— Вы стреляли когда-нибудь ночью отсюда? — спросил я у Л. Н. Карабанова.
— Нет, не стрелял.
Каким же образом немцы могли узнать о наших позициях в этом месте, совершенно укрытых густым лесом, даже и сверху?
На этот вопрос мы ответа не нашли. Ещё более странно то, что впоследствии неприятель уже этого леса никогда не трогал. Это был первый и единственный, но горячий обстрел.
* * *
— В. В., разрешите доложить, так что батарея просит дозволить ей самой построить землянку для вас и для господ офицеров. Значит по-своему хотят её делать, только извольте указать, — во время утреннего доклада преподнёс мне фельдфебель Додельцев.
— Хорошо, пусть копают по-своему.
Спустившись вниз, в косу старого елового леса, я указал место. В тот же день работа закипела [125], и по сделанной с места трассировке землянки я к ужасу своему увидел, что землянка грозит превратиться в громадное сооружение из нескольких комнат.
Когда же мы сможем поселиться в этих хоромах: в один день их не соорудить? Делать нечего, набились, как сельди в бочку, в офицерскую землянку 5-й батареи и стали терпеливо ждать.
Эта работа шла с утра и до вечера и продолжалась около двух недель. В конце концов появилась целая квартира из пяти комнат: две маленькие лично для меня, две большие для офицеров настоящих и будущих и пятая комната — столовая таких размеров, что за поставленными вдоль, посредине её, столами могло разместиться около 70-ти человек. Сверху землянки были положены толстые брёвна в шесть накатов, с двумя воздушными прослойками. Стены, пол и потолок забраны тёсом.
* * *
В моей маленькой комнатке горит жестяная керосиновая лампочка, тускло освещая простой деревянный стол, стоящую на нём станцию полевого телефона, край табуретки и небольшой кусок пола. Кровать моя и углы комнаты остаются в полумраке.
Я лежу на кровати, прислонив телефонную трубку к своему уху, и стараюсь уловить отголоски ночной жизни наших пехотных окопов.
— Наблюдатель 6-й батареи, что у вас делается?
— В разведку ушли. А то все тихо.
— А колья будут сегодня вколачивать в проволочные заграждения?
— Так точно, кажись что будут, рабочие уже пришли.
Ночную тишину нарушает неровная ружейная перестрелка. Через минуты три она смолкает. [126]
— Наблюдательный. В чём дело?
— Разведка наскочила на немцев, маленько повыпускали крови друг из друга. У нас не то один, не то два раненых. Сказывают, что и немцам попало.
Я незаметно для себя засыпаю.
Утро. Солнечный свет врывается через наши узкие расположенные у потолка окна. В столовой на столе уже шипит самовар, выпускающий целое облако белого пара. Офицеры встали и сидят за столом на своих привычных местах. Приходит с докладом фельдфебель.
— Пехота сказывает, В. В., что сегодня ночью немцы ушли, а на их место заступили австрийцы. Перебежчик пришёл.
— Ну что же, легче будет нашей пехоте. Присаживайся, Димитрий Фёдорович, выпей чаю стакан.
Фельдфебель от удовольствия краснеет, как-то боком садится к столу на табуретку и долго вертит ложечкой в своём стакане. Я ему подвигаю коробочку с кристаллами лимонной кислоты. Он берёт целый кусок, кладёт в стакан и с перекосившимся лицом пьёт эту бурду, не решаясь от неё отказаться. Мы все смеёмся и заменяем его кислый раствор новым стаканом чая.
* * *
Я сижу на наблюдательном пункте командира корпуса генерала-адъютанта Куропаткина.
Мне приказано познакомить его с неприятельскими позициями, указать более сильные и более слабые места, средства защиты и прочее.
Генерала Куропаткина сопровождает командир бригады генерал Б.
Семнадцать лет я не видел генерал-адъютанта Куропаткина. Как сильно он изменился: вместо худощавого, ещё молодого брюнета, каким я его [127] помнил, я встретил рапортом седого, отяжелевшего старика. Не годы, видимо, а тяжесть пережитого так быстро состарила его. Тем не менее личное его обаяние сказалось с первых же слов и не оставляло меня всё время, пока я, насколько мог, удовлетворял его бесконечную любознательность и поражался его быстрыми выводами и точными заключениями.
— Ну, теперь я хочу посмотреть вашу батарею, — заявил мне генерал Куропаткин.
Пока он в санях делал объезд по дороге, я проскакал по снежным сугробам на позицию 6-й батареи напрямик и опять встретил его рапортом.
— Вы меня поражаете, — сказал генерал Куропаткин. — Каким образом очутились на батарее раньше меня?
— Проехал по прямой линии, В. В. П.
Генерал Куропаткин рассмеялся.
И здесь он проявил удивительное внимание и заботливость к нуждам солдат, и, когда он уехал, долго ещё люди не могли успокоиться, вспоминая его разговор, распросы, ласковую его улыбку.
Генерал Куропаткин очень любил шахматную игру. В лице нашего командира бригады он встретил такого же любителя этой игры, как и он сам, и поэтому довольно часто мы видели генерала у себя в гостях и всегда удивлялись поразительному спокойствию и выдержке вместе с изысканной воспитанностью, этим отличительным чертам его характера.
Недолго пробыл он у нас командиром корпуса. Однажды мы получили уведомление, что генерал-адъютант Куропаткин получил какое-то высшее назначение и покидает корпус.
От частей Гренадёрского корпуса было приказано выслать к месту расположения его штаба для того, чтобы проститься с генералом, по сводному [128] батальону от дивизии и по сводной батарее от артиллерийской бригады. В командование нашей сводной батареей вступил я.
Было видно, что старику жаль расставаться с корпусом, к которому он уже успел привыкнуть и в котором, он чувствовал, все его любят.
— Я просил Государя Императора оставить меня на месте, но Государь не нашёл это возможным, тогда я просил оставить меня до тех пор, пока мы не возьмём Барановичей, но и на эту мою просьбу со стороны Государя Императора последовал отказ, — грустно сообщил нам генерал Куропаткин.
Генерал-адъютант Куропаткин уехал, а на его место, командиром Гренадёрского корпуса, был назначен генерал-лейтенант Парский.
* * *
Я перевёл 6-ю батарею на новую позицию, спустив её с горы вниз, ближе к нашей землянке. Я сократил этим несколько дистанцию до неприятеля и облегчил себе и офицерам появление на позиции батареи в любой момент.
На новой позиции ветви густых елей опять закрыли орудия от всяких нежелательных взоров. Большие светлые выложенные тёсом землянки для людей были уже вырыты не наспех, сильно укреплены и хорошо укрыты. Тут же, невдалеке, построили баню, которая на следующий же день была разбита случайно залетевшим германским снарядом. Новую баню построили на том же месте, вполне основательно рассчитав, что попадание двух снарядов в одну точку — случай крайне редкий.
Вообще странная вещь эти случайные попадания снарядов. Дня через два после случайного снаряда, попавшего в нашу баню, мой случайный снаряд попал в неприятельскую походную кухню, подвозившую к окопам пищу и, конечно, от всего бывшего [129] в кухне варева, от самой кухни, от лошадей и кашевара осталось лишь одно печальное воспоминание.
* * *
— Ну что-же, довольны вы новыми квартирами? — спрашиваю я у солдат, спустившись в одну из землянок.
— Квартиры ничего, В. В., теплые.
— Да уж насчёт теплоты беспокоиться нечего: такую теплоту развели, что голова пухнет. Неужто вам не жарко, и как вы только терпите?
— А вы, В. В., чайку с нами выпейте. Снаружи телу жарко, внутри будет жарко, ну и, значит, всё как следует быть, и жары не будете чувствовать.
Передо мной, на столике, появляется кружка чаю, сахарь и хлеб.
— Целый день небось чай пьёте?
— Так точно, В. В., делать-то больше нечего. Надоест в дураки играть.
— А откуда у вас карты?
— Да как от Бреста отходили, мало ли там всякого добра пооставалось? Вон Беликов так целое бабье платье с собою всё время таскал. Для жены всё берег. Ездил в отпуск, свёз его жене.
Беликов конфуженно улыбается.
— Довольна жена платьем осталась?
— Так точно.
Солдаты смеются.
* * *
В бригаду, по новому штату, прибыл священник.
Отец Михаил крайне ревностно отнёсся к выполнению своих священнических обязанностей и [130] поэтому сразу же снискал расположение как офицеров, так и солдат.
В глухом еловом лесу, в сугробах снега, на месте, куда совершенно нет никаких дорог, вдруг появилась маленькая деревянная церковь.
Вечер. В лесу густая мрачная темнота. Ветви елей, пригнувшиеся под тяжестью налипшего на них снега, чуть качаются, как руки лесных духов или сказочных великанов, протянутые к пробирающимся в темноте путникам. Нависшее низко чёрное небо давит к земле, холодный ветер завывает в верхушках деревьев.
И вдруг блеснул огонёк. Яркой путеводной звездой мелькает сквозь чащу леса, манит к себе, ободряет. Из ночной глубины до слуха донёсся аккорд чистых звуков. Свет ярче и, сразу, сияя огнями, на тёмном фоне столпившихся елей, ясно рисуется церковь, из которой рвётся наружу, в тёмный лес, чудная музыка церковных напевов.
В бригадной церкви отец Михаил служит всенощную под грохот разрывов германских мин, летящих в наши окопы.