[26]
2. В ГАРНИЗОНЕ КРЕПОСТИ БРЕСТ-ЛИТОВСК
Мчится поезд, стуча и громыхая, куда-то на запад, как змея изгибая своё длинное тело, то головой, то хвостом выдаваясь в сторону, то вдруг, совершенно выпрямившись, летит, как стрела, всё вперёд и вперёд — вперёд к неизведанной новой жизни, тяжёлой, может быть даже страшной, но всё же заманчивой и интересной.
Телеграфные столбы, как живые, мелькают в окнах вагона. На них проволока, как будто играет, то опускаясь вниз, то поднимаясь, исчезает из поля зрения, ограниченного размерами окна. Будки стрелочников, шлагбаумы, бабы с зелёными флажками в руках, ребятишки и куры, пасущиеся стада, полустанки и даже небольшие станции — всё проносится мимо, всё остаётся сзади в мирной, спокойной жизни.
Поезд сбавляет ход. Стук колёс всё реже и реже, и вот он совсем останавливается.
Большой пассажирский вокзал. Рядом, на пути, стоит прибывшая несколько раньше 5-я батарея.
— Что нового? Неизвестно ещё, куда нас везут.
— Нет, ничего неизвестно.
С противоположной стороны подходит какой-то эшолон: это санитарный поезд — первое дыхание войны, которое мы ощущаем.
Начинается обычная суматоха: кого-то куда-то несут на носилках, бегают и суетятся сёстры, [27] хлопочут врачи. Легко раненные, один за другим, вылезают из вагонов. Их сейчас же окружают наши солдаты, ведутся распросы, рассказы, даются советы. Наши ещё не обстрелянные с благоговением слушают уже бывалых. Время от времени из толпы раздаются возгласы удивления или сочувствия, поднимается шум, смех. Весёлые, довольные, возвращающиеся назад, легко раненные так и сияют. На лицах их ясно написана радость, что так быстро и легко отделались, и рядом с ними сосредоточенно-серьёзные фигуры наших бородачей, внимательно, боясь пропустить хоть одно слово, слушают повествования этих новых бывалых счастливцев.
Тут же, греясь на солнышке, прохаживается раненый командир батареи. На его лице тоже написано удовольствие: он выполнил свой долг и теперь пользуется законным отдыхом. Он ранен в плечо австрийской шрапнельной пулей.
— Австрийцы стреляют хорошо. Мы понесли крупные потери. Необходимо, чтобы орудийная прислуга не забывала засыпать промежутки между нижним щитом орудия и землёй. Это очень важно: из-под щитов бьют шрапнельные пули. У нас много ранений в ноги.
Ну, хорошо, может быть и так. На всякий случай будем помнить. Спасибо за совет.
Лошади напоены. Эшелон отходит. В дверях санитарного вагона стоит сестра милосердия с георгиевской медалью на груди и провожает нас глазами.
— Возвращайтесь со славою, — говорит она нам на прощание.
Поезд мчится дальше.
* * *
На следующей остановке впервые видим пленных. Это австрийцы-поляки. Между ними германский кавалерист. Пленных сейчас же обступают солдаты, [28] суют им колбасу, хлеба, папиросы. Австрийцы, видимо, чувствуют себя неплохо и охотно вступают в разговор. Больше всего нас интересует их военная, невиданная ещё нами форма, хотя мы сейчас же разочаровываемся: форма непрактична и некрасива. Их обмотки и ботинки вызывают у наших солдат целый поток острот:
— Что, пан, у вашего Франца Иосифа не хватает кожи на голенища солдатам?
— Нет, братцы, это компрессы, чтобы значит не простужались, потому народ-то больно лядащий.
— А зимой-то тоже в обмоточках и в штиблетах? Смотрите, паны, в штиблетах-то холодно будет — снегу понабьётся.
Немец не показывался, а всё же интересно посмотреть и на него.
— Эй, германишер! — крикнул в вагон офицер 5-й батареи М. А. Гофман.
— Глейх! — Через минуты две, на ходу застёгивая пуговицы мундира, лёгким прыжком на платформу вскочил молодой германец, и, увидя офицеров, вытянулся в струнку. Он сразу расположил к себе: чистенький, подтянутый, он готов сейчас же ответить на все вопросы.
— Ты как попал в плен?
— Взят во время фуражировки вашими казаками. Подо мной убили лошадь.
— А императора своего любишь?
Тут немец не выдержал: он поднял к небу глаза и с каким-то особенным восторженным чувством произнёс:
— О, кайзер!
Какой контраст с австрийцами, растрёпанными, в растёгнутых грязных мундирах. Сапоги нечищены, сами они немытые, нечёсанные. Когда мы подошли к ним, они даже не встали.
— Я убил своего офицера, а сам сейчас же сдался в плен, — заявил один из них. [29]
Какая гадость. Пропала всякая охота разговаривать с ними, и мы отошли в сторону.
* * *
Я получил официальное сообщение о направлении эшелона на австрийский фронт. Кажется этой новостью все довольны. Хотя мы ещё не были в боях, но слышали уже немало об обоих противниках и, по чувству, свойственному всем людям: лучше, где легче, — мы поверили в благосклонность к нам нашей судьбы.
Брест-Литовск.
Но что это. Не верим своим глазам: 4-я и 5-я батареи разгружаются. Эшелон встречает командующий дивизионом подполковник В. В. Попов.
— Да, да... Вы должны сейчас же выгрузиться. Бригада получила назначение в состав гарнизона крепости. Да вот, действительно, сначала получили определённое приказание следовать на австрийский фронт, а сейчас неожиданное изменение. Видите ли, по словам коменданта станции, мы должны были проследовать через Брест двое суток тому назад, но так как мы опоздали, вместо нас двинули спешно 61-ю бригаду, бывшую в составе гарнизона крепости, а нас теперь ставят на её место.
Но ведь мы не опоздали: мы выехали точно по мобилизационному плану.
О каких двух сутках они говорят?
— Да, конечно. Но спорить с ними не приходится — всё равно им ничего не докажешь, и мы должны только беспрекословно подчиниться.
— А наша пехота?
— Дивизия прошла на австрийский фронт и наверно уже где-нибудь там дерётся. Я, конечно, понимаю вас и мне самому ведь тоже обидно быть зачисленным в какие-то гарнизонные крысы и просидеть здесь всю войну, в то время как другие будут получать там награды: ордена, чины. Да и неприятно будет [30] после войны вернуться в кадровую бригаду: они, наверное, будут драть перед нами свои носы.
Разгрузились. Все смотрят хмуро, все недовольны.
— Да что же, В. В., уж если воевать, так воевать, а то ни то, ни сё.
И дома свои побросали, и хозяйство, и семьи, а для чего? Без дела только будем время терять, всё равно никакого неприятеля здесь не дождаться: далёконько неприятель-то, чай не дойдёт.
Так сетовали мои солдаты, пытаясь как бы убедить меня: авось командир похлопочет, и нас пошлют дальше. Одни только лошади были довольны и не скрывали своей радости. Застоялись они в тряских, душных вагонах и, видимо, с большим наслаждением стучали своими копытами о твёрдую, упругую землю, когда везли наши пушки в отведённый для нашей стоянки лагерь из артиллерийских бригад.
* * *
Нет худа без добра, говорит пословица, и вскоре я в глубине своей души почувствовал, что наше вынужденное сидение в гарнизоне крепости — это опять-таки особое благоволение к нам нашей судьбы.
— Ну что же, ребята, — говорю я окружившим меня после занятия солдатам, — вот вы были ведь очень недовольны, когда нас высадили в Бресте вместо того, чтобы пустить прямо на фронт? 61-я бригада вернулась видели в каком состоянии?
— Так точно, В. В., видели, — раздаются из толпы голоса, — а только ведь и вы, В. В., не больно тогда радовались, когда нас разгружали? — ловят меня, посмеиваясь, мои молодцы.
61-я бригада вернулась совершенно растрёпанной. Вернее вернулись лишь жалкие остатки её для нового формирования бригады. Одной из причин её разгрома [31] была неподготовленность к бою, которую и мы не могли не сознавать у себя. Мы налегали на занятия, и дело понемногу двинулось.
* * *
Конное ученье... Я вывожу батарею на ровное поле, поросшее жиденькой травой. Утреннее солнышко ласково греет и играет яркими бликами на блестящих спинах лошадей. Лошади фыркают. Подручные, выгнув в стороны шеи, тропотят мелкою рысью — «пляшут». Батарея идёт в орудийной колоне.
Знак шашкой. Батарея уже перестроилась: идёт фронтом, орудие от орудия на 24 шага, голова в голову, как по линейке. За орудиями ящики.
— Рысью!..
Ожила батарея. Заволновалась, зашумела сплошная масса людей, животных и металла. Лошади рвутся вперёд, и с трудом сдерживают их ездовые.
Батарея опять в орудийной колонне.
— Стройся влево!..
Как буря несутся упряжки. Лошади расстилаются-скачут, металл звенинт.
Какая красота! Какая сила!
* * *
Доброволец Н. А. Тиличеев догнал батарею на пути к Брест-Литовску, и вскоре по его прибытии у нас с ним произошёл следующий разговор:
— Так вы хотите, дорогой Николай Александрович, всё-таки остаться в батарее?
— Да, хочу. Сами посудите: я отлично сознаю своё положение и давно уже свыкся с мыслью, что скоро должен буду умереть. Когда я просил вас принять меня добровольцем, я умышленно не сказал вам ни слова о своей болезни — схитрил. Я знал, что вскоре это откроется, но тогда вы уже немного меня узнаете и привыкнете ко мне, и мне легче будет добиться своей цели. [32]
— Но ведь старший врач говорит, что ваш порок сердца настолько серьёзен, что вы не вынесете даже первого серьёзного похода или дела, что несмотря на то, что он старый врач, ему ещё не приходилось наблюдать такой тяжёлой формы. Он наотрез отказался выдать вам свидетельство, необходимое для зачисления в действующую армию.
H. А. Тиличеев смутился, но ненадолго. Вдруг он быстро поднял голову, посмотрел на меня, улыбнулся и заговорил:
— Предположим, как говорит ваш доктор, я не вынесу и первого боя. Уверены ли вы, что этот бой пройдёт благополучно для всех вполне здоровых чинов вашей батареи? А вам, оставшимся в живых, не безразлично ли, здоровы или больны были люди, погибшие в бою? Напротив, о здоровых даже больше будет сожаления. Я ж буду одной из первых жертв, и больше ничего. А вдруг я вынесу этот бой, a может быть и ряд других боёв и успею принести общему делу какую-нибудь пользу?
— Пожалуй он прав, — подумал я.
— Хорошо, я вас принимаю; обойдёмся как-нибудь и без свидетельства.
H. А. Тиличеев страдает тяжёлым недугом, но срок, предсказанный ему врачами прошёл уже давно. Придётся дать ему спокойную верховую лошадь, а пока он налаживает крайне важное в батарее телефонное дело: ведает, как у нас говорят, связью батареи и, в свободное время, по присущей ему любознательности, разбирается в таблицах стрельбы и возится с угломером Михайловского-Турова, точным, прекрасным прибором, необходимым в мирное время, но совершенно лишним грузом во время войны.
* * *
К командиру 5-й батареи, капитану A. B. Васильеву, [33] приехала его жена и привезла нам вести о нашей кадровой бригаде.
Нас особенно поразило то, что один из командиров батарей, на которого в мирное время мы возлагали большие надежды, в первом же бою при лёгкой контузии так разнервничался, что его пришлось как совершенно непригодного к строю перевести в тыл на нестроевую должность. Явление на войне довольно обыкновенное: есть люди как будто вполне здоровые, с волей и большим желанием выполнить свой долг, но, тем не менее, при первом же свисте снаряда совершенно теряющие всякое самообладание. Они не виноваты в этом — такова их натура, но вместо пользы они приносят делу много вреда и как начальники, и как пример для других, заражая более слабых своею нервозностью. А про солдат и говорить нечего: явно струсивший солдат вызывает сожаление и шутки, но офицер — с каким презрением смотрят они на него.
* * *
Крепость Брест-Литовск в настоящее время могла бы только сыграть некоторую роль в общей боевой линии как укреплённый опорный пункт. Как крепость она уже устарела и характером своих фортов, и своим вооружением, и только в недавнее время было приступлено к постройке нескольких новых фортов, отвечающих современным требованиям. Что касается вооружения крепости, то таковое почти полностью состояло из орудий образца 1877 года, в настоящее время мало пригодных. Из всего артиллерийского вооружения крепости только две или три 6-дюймовые гаубичные батареи новейшего типа представляли собою действительно серьёзное вооружение, но и те были уже предназначены к отправке на фронт.
Тем не менее комендант крепости ген. Лайминг [34] не терял бодрости духа и принимал, на всякий случай, все зависящие от него меры для возможного усиления крепости и приведения её в боеспособное состояние. В крепости шла кипучая работа с утра и до ночи: рылись рвы и заплетались сетью колючей проволоки, a затем затоплялись водой. Насыпались и укреплялись валы, устанавливались батареи, ремонтировались и усиливались форты, сносились постройки, мешающие обстрелу и наблюдению, вырубались ближайшие леса. Нашим батареям были указаны позиции, на которых мы заранее должны были произвести все необходимые измерения. Занять эти позиции мы должны были по особому приказанию при приближении неприятеля.
Генерал Лайминг постоянно присылал нам — командирам батарей — приглашения на частые практические стрельбы крепостной артиллерии, от которых мы, конечно, не могли уклоняться. Увы, эти стрельбы из орудий отживших типов, при всех отличных качествах командного состава и при всей ловкости орудийной прислуги, производили на нас какое-то жалкое впечатление.
* * *
Для наглядного ознакомления с австрийской полевой артиллерией генерал Лайминг однажды прислал в дивизион пленное австрийское полевое орудие с передком и зарядным ящиком.
Вот она, знаменитая стале-бронзовая пушка, о которой столько писали ещё в мирное время.
— Смотрите, В. В., ведь это никак засохшая кровь?
И действительно, всё сидение и часть лафета были залиты запёкшейся кровью. Это открытие сразу понизило общее настроение собравшихся около пленного орудия чинов батареи. Как-то сразу стало всем жутко и грустно, точно тень погибшего [35] австрийского наводчика прошла сейчас между нами. Мы все отошли от орудия.
* * *
Недели через две к нам присоединились уже сильно потрёпанные в боях полки нашей дивизии. В противоположность нам, стремившимся на боевые позиции, наша пехота с восторгом предалась отдыху в Бресте. Но это и понятно: очень уж неудачен оказался их боевой опыт. Они рассказывали о страшной неразберихе, царившей в наших войсках: ни определённых твёрдых приказаний, ни общей цели, ни должной связи между частями — всё это вело лишь к безрезультатному выматыванию сил у людей и к бесполезным крупным потерям.
* * *
Город Брест-Литовск, сам по себе небольшой и довольно грязный, в это время был переполнен и кипел особой лихорадочной жизнью. Офицеры часто там коротали свои вечера, отдыхая после усиленных трудов и забот. Все магазины, рестораны и кафе блестели огнями, соблазняя и заманивая праздно скучающую публику.
Но больше всего нас привлекал железнодорожный вокзал, где получались самые свежие новости с театра военных действий, часто от непосредственных участников боевых операций. Эти известия нас волновали, заставляя всё больше и больше стремиться туда, где кровь и жизнь потеряли всякую ценность. Но, помимо этого, наши души угнетал ещё какой-то стыд за себя, за свою спокойную мирную жизнь и как-то даже неловко было в это время чувствовать на своих плечах офицерские погоны. Нам было стыдно и не по себе среди переполнявших вокзал офнцеров, едущих с фронта, в особенности среди раненых, которые в это время преобладали, и всё же мы не могли утерпеть и не посещать вокзала — [36] этого источника отзвуков далеко от нас гремящих пушек, свиста снарядов и мелкой дроби пулемётных и винтовочных выстрелов.
* * *
А вот и пленные: все сплошь одни австрийцы, в своих серо-голубых мундирах и шинелях.
Как спешат они скорее занять места в вагонах, которые помчат их далеко от родины, в бесконечную глубь широко раскинувшейся между морей и горных хребтов, Великой России.
Вот старый, седой австрийский полковник. Он суетится и сильно беспокоится, обращаясь то к одному, то к другому из своих товарищей пленных офицеров на своём красивом венском наречии, жестикулируя и стараясь объяснить что-то, волнующее его.
* * *
К концу нашего пребывания в гарнизоне крепости мы уже чувствовали, как воинская часть, под своими ногами довольно твёрдую почву. Нам разрешили даже для практики на местном полигоне израсходовать некоторое количество снарядов по деревянным мишеням, и вот впервые орудия 6-й батареи застукали боевым вызовом у фортов Брест-Литовска, разукрасив на горизонте далёкое небо белыми лёгкими дымовыми клубками шрапнельных разрывов.
* * *
1-й дивизион уходит. Куда? Никому неизвестно.
Они очень довольны, и с нами им некогда разговаривать. Их вызывают спешно. Нам завидно и, чтобы уже больше не волноваться, мы их даже не провожаем.
— В. В., а мы-то что? Иль хуже 1-го дивизиона? Так и будем сидеть здесь, в крепости, до самого конца войны? [37]
— Не знаю, родные, ничего не знаю.
Проходит ещё неделя томительного ожидания и, наконец, 22-го сентября мы услышали радостную весть:
— 2-му дивизиону приготовиться — завтра с утра на погрузку, на фронт.
Ура! — несётся по дивизиону.