• Главная
• > Книжная полка
• > Сургучёв М. Н. — Корабли возвращаются в строй

Глава III

НА НОВЫХ МЕСТАХ

Моросил тёплый мелкий дождь. В порту стояли, тихо покачиваясь на лёгкой волне, суда. Нигде не видно пожаров, не слышно свиста бомб и воя снарядов... Странной, непривычной, почти невероятной показалась нам эта картина, когда мы сошли на берег в Туапсе.

Товарищи, встречавшие на причале, тут же засыпали нас вопросами, требовавшими немедленного разрешения, рассказывали новости. Председатель завкома [75] Владимир Александрович Велеско сразу заговорил о житейских делах. И без того осунувшееся, с нездоровым оттенком лицо Велеско (он страдал туберкулёзом) выглядело совершенно землистым. Беспрестанно поправляя очки, он сквозь кашель, торопясь, говорил:

— Каждую минуту идут рабочие, женщины с детьми. Жить негде. Дали нам кое-какие помещения, помогли с транспортом, но этого мало. Местные жители, правда, идут навстречу, теснятся, берут наших к себе, заботятся как могут. Беда ещё в том, что у рабочих нет ничего: ни посуды, ни постелей, ни одежды.

Владимир Александрович прожил трудную, полную лишений жизнь, но даже его, видавшего виды, несколько обескуражила создавшаяся обстановка. Сын белорусского крестьянина, сам батрачивший у попа, он молодым парнем, почти мальчиком ушёл в Петербург, поступил на завод. Потом партизанил, бил Колчака, воевал на польском фронте, участвовал в подавлении Кронштадтского и Антоновского мятежей. Долгие годы был на партийной работе в Белоруссии. Учиться не пришлось, но Велеско упорно занимался самообразованием, много читал. Я помню, как, подкрепляя свои мысли в том или ином споре, он часто цитировал Ленина. Это был один из тех коммунистов, кто настойчиво проводил в жизнь решения партии. На завод Велеско пришёл задолго до войны. Крестьянская обстоятельность, рассудительность, любовь к справедливости, кристальная честность — все эти качества позволили ему быстро завоевать симпатии рабочих. Вскоре Владимира Александровича избрали на пост председателя завкома. Кто бы ни обращался в завком, все знали, что Велеско не оставит без внимания любую просьбу. Но здесь, на новом месте, ему, видимо, пришлось особенно тяжело.

Мы прошли в порт, а затем на завод им. Ф. Э. Дзержинского — небольшое морфлотовское судоремонтное предприятие. Находилось оно здесь же, рядом с портом. Кругом, куда ни глянь, всё сплошь завалено ящиками, оборудованием, грузами. Кое-что уже распаковано. Радостно было видеть целыми и невредимыми наши грузы. В то же время больно становилось оттого, что всё это лежит без применения. [76]

У причальной стенки стояло несколько кораблей и вспомогательных судов. На набережной гудели наши передвижные компрессоры, подавая на суда сжатый воздух. Туда же тянулись кабели. Там кипела работа, виднелись снующие фигурки рабочих.

Кравчик на ходу рассказывал, как, едва успев разгрузить транспорт, рабочие, прибывшие на «Грузии», сразу же приступили к делу. Так же поступали и последующие прибывавшие партии.

Такие новости, разумеется, не могли не радовать. Но были и такие, что огорчали. Все помещения, которые нам выделили на заводе им. Ф. Э. Дзержинского, и на площадке бывшего котлостроительного завода, тоже эвакуированного, для нас оказались слишком малы. И всё-таки мы решили срочно размещать на этих площадках станки, чтобы немедленно, хотя бы по частям, вводить цеха в строй действующих.

Трудностей оказалось очень много. И неизвестно, как бы мы справились с ними, если бы не помощь местных партийных и советских организаций. Когда пришли первые транспорты, Туапсинский горком партии и горисполком срочно занялись расселением наших рабочих, их семей: освобождали школы, служебные здания; многих, как рассказал Велеско, туапсинцы приютили в своих домах, уступая комнаты, углы. Когда во второй половине декабря создалось тяжёлое положение с организацией общественного питания, со снабжением продовольствием, секретарь Туапсинского горкома Д. П. Шматов вместе с представителями завода поехал в Краснодарский крайком партии, и товарищи из крайкома оперативно помогли выделить необходимые фонды, улучшить снабжение продуктами питания.

С первых дней января 1942 года мы остро ощутили недостаток в рабочей силе: нужно было продолжать ремонт кораблей, перевозить и устанавливать оборудование, прокладывать коммуникации, строить. Кроме того, много людей занималось восстановлением городской электростанции. Дело в том, что её частично демонтировали, готовя к эвакуации, но потом передали нам. Словом, всюду требовались люди, люди, люди...

На помощь снова пришли горком и крайком партии. [77] На заводе вскоре появились туапсинцы, эвакуированные, ученики ремесленных училищ города, женщины, подростки.

В конце февраля состоялась городская партийная конференция. В новый состав горкома вошли и некоторые наши коммунисты. Это ещё больше укрепило связь заводской парторганизации с городом.

Завод размещали на четырёх площадках. Занимали также причалы порта, монтируя на них системы трубопроводов, электрокабелей. Конструкторы и технологи срочно готовили документацию на установку оборудования и прокладку коммуникаций.

После длительного перерыва возобновилась связь с нашим наркоматом. Это в значительной степени ускорило размещение части нашего завода в Туапсе.

Вынужденное рассредоточение завода имело как свои недостатки, так и преимущества. Недостатки каждому понятны. Преимущество же заключалось в том, что мы стали менее уязвимы. А это очень важно.

Часть завода обосновывалась в Поти. Нас разделяло почти триста километров. Поэтому пришлось срочно создавать диспетчерскую службу — для связи.

Потийский горком партии и горисполком передали нам территорию и мастерские местной ГРЭС, часть портовых складов, котельную. В Поти мы наладили ремонт подводных лодок.

Когда приступили к монтажу кислородной станции, нам во многом помог Туапсинский горком партии. Ни газорезка, ни газосварка, как известно, невозможны без кислорода, а запасы его истощались. Поэтому помощь горожан была очень кстати.

Строительство кислородной станции велось в трудных условиях. Непрерывно шли пронизывающие декабрьские дожди. Липла к ногам и колёсам вязкая грязь. Насквозь промокшие люди работали в три смены. Предельно усталые, они, едва просушив одежду у костра, тут же где-нибудь на площадке поочерёдно пристраивались на отдых.

Очень важно было побыстрее отремонтировать разделительный аппарат, сильно повреждённый взрывом авиабомбы, когда станция демонтировалась в Севастополе. [78] Инструкцией предусматривалось, что какой-либо ремонт аппарата имеют право осуществлять лишь специалисты Глававтогена. Но где их взять? За дело принялись заводские аппаратчики и медники под руководством начальника участка Б. А. Шапиро и механика М. Р. Сафонова.

И хотя всё делалось вручную (необходимые механизмы и инструменты или ещё не прибыли, или не были распакованы), аппарат восстановили довольно быстро.

А тем временем закончили закладку фундаментов. Не ожидая, пока окончательно застынет бетон, начали установку компрессоров, электромоторов и другого оборудования. Лишь после завершения этих работ приступили к постройке стен и перекрытия.

Уже к концу декабря кислородная станция была полностью смонтирована, а ещё через несколько дней повсюду — в порту, на кораблях и причалах, весело засверкали голубые и красные огни, полетели снопы искр. Газорезчики и сварщики, получив кислород, смогли широко развернуть работы.

Вообще нашим энергетикам досталось в эти дни: в самые сжатые сроки они смонтировали в Туапсе трансформаторную подстанцию, компрессорную и ацетиленовую установки, проложили десятки километров коммуникаций. Это они вдохнули жизнь в станки и механизмы, дав им энергию. С удивительным упорством работали электромонтажники. Был, например, среди них такой Григорий Сундуков — огромной силы человек, безотказный и на редкость молчаливый. Никто не знал, когда он спит. Во время монтажа компрессоров он один поднимал такие детали, с которыми и вчетвером нелегко справиться.

Или вот Саша Вишневский, электромонтёр. Он быстрее всех тянул линии, прокладывал кабели, тянул телефонные провода. Особенно мастерски влезал он на столбы и опоры. Во время бомбёжек никто лучше и быстрее Вишневского не исправлял повреждения. Как кошка, он мигом взбирался на опору, менял разбитые изоляторы, сращивал провода. При этом редко когда с его лица исчезала улыбка.

Электромонтёр
А. Вишневский.

Однажды, ещё в Севастополе, бригада электромонтёров устраняла обрыв. Саша стоял на опоре в «когтях», командовал ребятами, тянувшими красномедный [79] провод с помощью талей. Вдруг загудел гудок: тревога! И началась бомбёжка. Все, кто был внизу, укрылись в убежище или кинулись на землю. А когда дали отбой, все увидели, что Саша по-прежнему оставался на опоре. Когда он закончил работу и спустился, начальник энергоцеха строго спросил его: «Почему ты по тревоге не слез с опоры?» Вишневский, блеснув своим золотым зубом, с неизменной кроткой улыбкой ответил: «Что ж мне при каждой тревоге слезать, а после отбоя обратно лезть? Долго очень выйдет...»

Во время эвакуации Сашина бригада снимала провода уцелевших воздушных линий, наматывала на барабаны и грузила на отходящий транспорт. Работа велась под непрерывными налётами авиации и артобстрелами. К моменту отхода «Березины» электромонтёры успели набить её трюмы десятками огромных туго намотанных барабанов.

А теперь на новых местах они километр за километром разматывали свои барабаны, прокладывая от электрических сердец энергетические артерии.

Интересно отметить такую деталь. Казалось, после стольких испытаний, бессонных ночей и недоедания должна была наступить расслабляющая реакция. Можно отдохнуть, забыться, погулять на этом мирном и гостеприимном берегу, сходить в кино.

Но происходило совсем иное. Люди как будто истосковались по работе.

Слово Севастополь не сходило с уст: оно заставляло оставаться в постоянном напряжении, помнить о том, что идёт война.

— Там ещё труднее, — говорили люди и с удвоенной энергией брались за работу. [80]

Зимой 1941 года Севастополь переживал тяжёлые дни. Корабли Черноморского флота ни на один день не оставляли без поддержки осаждённый город. Флот осуществлял крупные операции, вёл многочисленные бои.

Неожиданно для врага днём 21 декабря в Севастопольскую бухту с боем прорвался крупный отряд кораблей под флагом командующего флотом: крейсеры «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидер «Харьков», эсминцы «Бодрый», «Незаможник». Корабли доставили 79-ю бригаду морской пехоты, которая с ходу вступила в бой. При поддержке корабельной артиллерии наши стрелковые части отбросили гитлеровцев с Северной стороны в Бельбекскую долину, где они и отсиживались почти до середины следующего года. Нам были особенно радостны эти вести; оба крейсера — «Красный Крым» и «Красный Кавказ» — мы не так давно выпустили из ремонта: один в канун войны, а другой — в первые её дни.

С момента появления кораблей огневая поддержка с моря стала систематической. Крейсеры и эсминцы ежедневно обстреливали немецкие позиции. Приходил сюда и линкор «Парижская коммуна». Его удары по врагу из четырёх башен главного калибра были весьма ощутимы для гитлеровцев.

Корабли флота успешно провели ещё одну крупную операцию — осуществили высадку десантов на Керченский полуостров и в Феодосии. Враг открыл ураганный огонь, пытаясь помешать высадке войск. Корабли вели ожесточённую артиллерийскую дуэль с немецкими батареями, прикрывая десантников. Неистовствовала и немецкая авиация. На феодосийском рейде в день высадки крейсер «Красный Кавказ» выдержал 14 налётов фашистских стервятников, 11 налётов отразил «Красный Крым» .

И не случайно, что в этих упорных боях многие корабли получили повреждения. Изрешечённые, израненные, они один за одним стали поступать на завод. Мы понимали, что боеспсобность флота во многом зависела от нас, ремонтников, от нашей смекалки, разворотливости, находчивости, мастерства.

В Поти с серьёзным повреждением в кормовой [81] части пришёл один из крейсеров. Прямое попадание бомбы оставило пробоину с правого борта ниже ватерлинии размером около шести квадратных метров; часть отсеков затопило; палуба вспучена взрывом и разорвана от борта до борта...

Когда командир крейсера С. М. Марков встретил в Поти голубоглазого, с открытым русским лицом строителя кораблей Чернова, он очень обрадовался.

— Вот кто меня выручит! Сделайте, Константин Данилович, что-нибудь, чтобы крейсер хоть не затонул.

— У меня нет ни верстака, ни станка, самого завалящего, — сказал Чернов, — просто не знаю, что и сказать, что и придумать. Ведь оборудование и станки сюда, в Поти, ещё не прибыли.

Положение в самом деле было нелёгким. Но ждать и раздумывать некогда. Чернов с группой мастеров и рабочих перешёл на крейсер.

— Ну, ничего, — говорил Чернов, — голь на выдумки хитра...

И действительно, придумывал самые невероятные вещи. Под его руководством соорудили временные верстаки и поставили их прямо на причале, под открытым небом. Когда не хватило карбида для газорезки, пустили в ход угольные электроды корабельных дуговых прожекторов. Исчезли электроды для электросварки — стали делать «лапшу»: сами сварщики нарезали стальные полоски, обмазывали их эмульсией из жидкого стекла и мела. Чернов бегал по всем причалам, по всем прибывающим транспортам, разыскивал металл и нужные материалы. Однажды он наткнулся на кессон. Из него можно было проникнуть в затопленный коридор гребного вала. Чернов тут же связался с техотделом флота, выпросил кессон, который вскоре с помощью плавкрана и водолазов плотно прижали к корпусу корабля. Когда откачали воду, Чернов вместе с командиром крейсера первым спустился в кессон, чтобы осмотреть повреждение. Такой осмотр позволил наметить меры по ускорению ремонта.

Случилось так, что некому было произвести сложные гибочные работы, и Чернов нашёл среди местных рабочих пожилого, опытного гибщика Д. А. Шамугию, [82] который вручную, без нагревательных печей, осуществил сложную операцию.

Старший строитель по ремонту кораблей А. Ф. Коротков.

Строитель кораблей К. Д. Чернов.

А когда потребовалось срочно изготовить несколько моделей для отливки, Чернов обратился к одному из самых лучших наших модельщиков, всеми уважаемому на заводе коммунисту Александру Фомичу Короткову. Вернее, модельщиком Александр Фомич работал когда-то, ещё задолго до войны. Потом он заочно учился в кораблестроительном институте, получил диплом с отличием, работал строителем, а затем старшим строителем по ремонту кораблей. Это был талантливый, знающий инженер-механик. И теперь на крейсере он работал как строитель. Заменить его кем-то нелегко.

— Что будем делать? — спрашивал Чернов. — И здесь ты необходим, Александр Фомич, да и модели лучше тебя никто не изготовит.

Коротков был чуть глуховат и молчал, словно не слышал вопроса. Потом сказал:

— Ну, о чем говорить? Надо, так надо. Одну смену на корабле, другую — в модельном.

— Смены-то теперь по одиннадцать. [83]

— Но всё-таки не по двенадцать, — улыбнулся Коротков, — два часа ещё останется...

И около полутора месяцев Александр Фомич проработал вот таким образом: почти полсуток на корабле и ещё столько же — на модельном участке...

Словом, Марков не ошибся в Чернове: в конце февраля 1942 года крейсер вступил в строй.

И в Туапсе, и в Поти всё больше скапливалось кораблей, ждущих ремонта. Надо было одновременно вести работы на тральщиках, эсминцах, подводных лодках, буксирах, транспортах, вспомогательных судах.

31 декабря к нефтепирсу в Туапсе подошёл крейсер «Красный Крым». На носу с левого борта у него зияла пробоина, надстройки, рубки, ходовой мостик испещрены пробоинами и вмятинами от осколков.

Вместе со строителем Фёдором Платоновичем Прудченко мы поднялись на борт крейсера. Опытный специалист, Прудченко служил когда-то на «Незаможнике». Во всём его поведении сказывалась морская выучка.

Встретивший нас командир корабля капитан 2 ранга Александр Илларионович Зубков сказал, что крейсер зашёл к нам на несколько часов. Время не ждёт.

— Выручайте, товарищи!

Тут же, в каюте командира, находился капитан 1 ранга Николай Ефремович Басистый, командовавший в те дни высадкой десанта в Феодосии. Оба моряка были заметно возбуждены, взволнованы. Всеми помыслами они были там, на феодосийском берегу, где уже развернулись упорные бои и где с нетерпением ждали помощи военных кораблей.

— Да, выручайте, выручайте, друзья, — сказал Басистый, — стоять нам никак нельзя.

Я посмотрел на Прудченко. Взгляд сосредоточенный, глаза ввалились: наверное, уже несколько суток не уходил с завода. Не узнать сейчас в этом усталом, исхудавшем человеке жизнерадостного здоровяка, которого я встречал, бывало, в воскресный день с ружьём в руках где-нибудь в Золотой балке или на склонах Салун-горы, когда в мирное время ходил туда на перепелов.

— Ну как? — спросил я Прудченко. [84]

Строитель кораблей
Ф. П. Прудченко.

Басистый тоже подошёл к нему и положил на плечо руку:

— Я понимаю, мы невозможное просим, Фёдор Платонович, но там, — он кивнул в направлении Феодосии, — там тоже совершается невозможное...

— Всё ясно, — сказал Прудченко и по-военному спросил: — Разрешите идти?

Прошло не более получаса, и большая группа рабочих приступила к ремонту.

А ещё через несколько часов Зубков дал команду к отходу, чтобы в строго назначенное время покинуть порт. Сделав всё, что было в человеческих силах, рабочие сошли на берег.

Прудченко сел на причальный кнехт и, взглядом провожая уходящий корабль, устало кивнул головой: у него не хватило сил, чтобы помахать морякам рукой...

Пострадал в боях под Феодосией и крейсер «Красный Кавказ», которым командовал капитан 2 ранга Алексей Матвеевич Гущин. Крейсер пришёл в Туапсе с несколькими сквозными пробоинами в наружной обшивке корпуса. Срочно начали подготовительные работы, но не успели мы их закончить, как корабль, получив боевое задание, снялся с якоря и снова ушёл.

Он вернулся шестого января утром. Нам заранее сообщили, что крейсер получил тяжёлое повреждение. Но то, что мы увидели своими глазами, превзошло все ожидания. Корабль не подходил, а словно подползал к пирсу. Нос его сильно задрался кверху, корма осела в воду. Он как бы встал на дыбы. Верхняя палуба, надстройки, башни, мачты — всё это ощетинилось искарёженным, обгоревшим металлом. Невесёлую картину дополнял уже подогнанный к нефтепирсу [85] санитарный поезд: на корабле было много пострадавших.

Внимательно осмотрев крейсер, мы не могли не подивиться мужеству моряков, удержавших корабль на плаву и спасших его от верной гибели. Водолазы обследовали подводную часть крейсера. После этого решили отправить «Красный Кавказ» в Поти, где имелся небольшой плавучий док.

Корабль взял на борт более двухсот работников завода, необходимые станки и материалы, катушки с кабелем. Конструкторскому бюро поручили начать разработку необходимых чертежей. Вадим Лаврович Ивицкий производил основные расчёты. Предстояло сделать по существу невозможное: продокировать крейсер водоизмещением в десять тысяч тонн в пятитысячетонном плавдоке.

Столь серьёзный ремонт требовал напряжения всех сил. Необходимо было развернуть, пустить в ход на полную мощность основные цехи и участки. Мы повели монтаж оборудования с удвоенной энергией, несмотря ни на что. Работы не приостановил даже чудовищной силы шторм, налетевший 22 января на Туапсе. Волны достигали такой высоты, что свободно перекатывались через мол, ограждающий акваторию Туапсинского, порта.

У короткой причальной стенки корабли швартовались кормой и стояли, плотно прижавшись друг к другу. Под натиском ветра и волн удерживающие их якоря стали ползти. Корабли сталкивались между собой, их бросало на набережную. Мы делали всё, чтобы удержать их на месте. Но всё-таки многие получили серьёзные повреждения, и прежде всего — эсминцы «Бойкий» и «Смышлёный». Сильно ударило о пирс крейсер «Молотов». Едва шторм утих, срочно занялись ремонтом этих кораблей, перебросив людей с других объектов.

Почти все повреждения оказались в подводной части корпусов. Для такого ремонта необходимы доки. А их не было. Научились обходиться и без них. Затопляли отсеки, оголяя то один, то другой борт корабля. Применяли восьмидесятитонные понтоны. Однако при этом рабочие часами находились по пояс в ледяной воде. Ничего не поделаешь: другого выхода нет. Только после двух недель тяжёлого, изнурительного [86] труда нам удалось залечить нанесённые штормом раны.

К концу февраля основное заводское оборудование и в Туапсе, и в Поти уже заработало, а к началу марта были введены в действие все имеющиеся производственные мощности.

На заводе всё более ощущалась острая нехватка людей. Объяснялось это тем, что мы понесли немалые потери, часть работников осталась в Севастополе, многие болели из-за непривычно влажного климата. Да и жили мы теперь, что называется, на три дома, а это нелегко. Кроме того, часто приходилось посылать бригады то в Новороссийск, то в Батуми, то в другие места, туда, где ждали помощи повреждённые корабли.

К нам пришло немало местных жителей-туапсинцев и потийцев. Однако в большинстве своём прибывала молодёжь, которую следовало сначала обучить. Придёт, к примеру, паренёк, ему хочется работать, и он смело заявляет: «Я слесарь». Но поручишь такому слесарю сделать обыкновенный паяльник, а тот не знает, как к нему и подступиться... Нам же нужны были высококвалифицированные кадры, особенно судосборщики. В Севастополе осталось немало судосборщиков, часть их использовалась там не по специальности. Решили взять оттуда хотя бы десятка два рабочих. С письмом к Борисову поехал один из бригадиров, Павел Сергеевич Гудков.

Возвратился Гудков довольно быстро. И вместе с ним прибыли пятьдесят три квалифицированных судосборщика. Тем, кто приехал, рассказывать о делах севастопольских приходилось подолгу и обстоятельно, Казалось, не виделись три года, а не три месяца. Впрочем, месяц в ту пору вполне можно было приравнять к году мирной жизни.

Павел Сергеевич Гудков рассказывал нам:

— Пошёл я, как вы знаете, на танкере «Москва». Судно было забито битком: красноармейцы, пушки, снаряды, ящики с продовольствием, всякая всячина. Двух шагов не пройдёшь, чтобы не наступить на кого-нибудь... Несколько раз нас бомбили. Но на танкере [87] зенитка стояла, так из неё одного торпедоносца сбили. В общем же добрались благополучно. Сразу направился на городской КП, к Борисову. В Севастополе уже не ходят, а бегают короткими перебежками: от воронки к воронке, от укрытия к укрытию. Снаряды рвутся без конца, только щепки летят да камень. Кругом всё разрушено, разбито, так немцы по разбитому лупят — со злости, что ли...

Бригадир судосборщиков П. С. Гудков.

Кузнец В. Г. Арцюк.

Добрался я до Борисова, он меня усадил, стал расспрашивать, как обосновались, что делаем. Я говорю — всё бы ничего, да вот опытных людей не хватает. Борисов безо всяких пообещал, что с этим они нам помогут. Некоторое время спустя пошел я вместе с Борисом Алексеевичем по подземным убежищам, где было много горожан, раненых матросов и бойцов. Ни женщины, ни мужчины — никто без дела не сидит, каждый чем-то занят, что-то делает для обороны. Потом Борисов меня обедать пригласил: «Попробуй, говорит, нашего борща, а то Геббельс брешет, что мы тут всех кошек да собак поели...»

— Да, между прочим, на Корабельной ещё работабаня. Иногда туда привозят катером бойцов с передовой. [88] Я как-то проходил там и услышал такой разговор. Один боец, крепкий, разрумянившийея после бани, говорил другому:

— Слухай, і за що ми тут б'ємось? Яка була багата Україна, і ту ми залишили. А тут же ж один камінь.

— Так це ж Севастополь! — ответил ему товарищ и поднял вверх указательный палец.

— Думаю, что лучше и не скажешь. Вот так там дела идут. Настроение у всех боевое, — закончил свой рассказ Гудков.

Мы понимали, что нелегко приходится нашим товарищам в Севастополе, и стремились сделать всё возможное, чтобы помочь им. В феврале Костенко сообщил мне, что они ощущают нехватку материалов, в частности, труб для миномётных стволов. Найти их крайне трудно. Мы всех поставили на ноги, но в конце концов наш начальник снабжения Валентин Иванович Кренов и главный диспетчер по севастопольскому филиалу Анатолий Алексеевич Ермольев раздобыли сто тридцать тонн труб.

Эти трубы погрузили на транспорт «Чапаев», который шёл в осаждённый город с войсками, оружием, продовольствием. На нём уходило несколько наших товарищей.

Судно благополучно дошло почти до самого Севастополя. Однако в 7 часов утра 1 марта в районе мыса Сарыч неожиданно раздался сильный взрыв. Транспорт наскочил на мину, которая взорвалась в районе машинного отделения. «Чапаев» сразу сильно накренился на правый борт. Кое-кто свалился с верхней палубы. Ещё как следует не рассвело, многие спали. На корабле началась паника. Подошли сопровождающие катера-охотники, чтобы спасти людей. Хотя теплоход ещё держался на плаву, люди хватали спаса тельные пояса, бросались за борт, набивались в шлюпки.

Ещё через несколько минут — второй взрыв. «Чапаев» переломился и стал быстро тонуть. Из пробитых цистерн выливалось дизельное топливо. Оно густо облепило тех, кто оказался в воде. Это в какой-то мере предохраняло их от холода. Большинство из находившихся на судне подобрали подоспевшие из города катера. Однако ценные грузы и трубы поглотило море. [89]

А севастопольцы не могли ждать. Приходилось как-то выходить из создавшегося положения самим. Кузнечный цех был сильно разрушен, но Костенко приказал пустить его в дело. Предстояло в первую очередь восстановить нагревательную печь, отремонтировать шеститонный паровой молот. Возглавил это дело опытный кузнец Владимир Георгиевич Арцюк.

Помню, ещё до войны многие специально приходили посмотреть, как Арцюк артистически управляет шеститонным молотом. Кстати, его жена Евгения Ефимовна работала вместе с ним машинистом.

В отличие от Ново-Троицкой штольни, заводская территория стала называться теперь «открытой площадкой». Работать на «открытой площадке» стало ещё более опасно. Но для Арцюка и его помощников это не имело значения. В подготовке к пуску и ремонту печи, молота, паропровода участвовали наряду с мужчинами женщины-машинисты и подростки-ремесленники.

Делалось это под градом вражеских снарядов и бомб. Погибли два кузнеца, несколько человек получили ранения. И всё-таки печь и паровой молот были отремонтированы и пущены в ход. Арцюк начал протяжку пятитонных болванок для миномётных стволов.

Кузнецам приходилось нелегко. Собирали топливо для нагревательной печи и котельной. Сами тушили зажигалки, которыми немецкие лётчики забрасывали «открытую площадку», обнаружив, что там что-то делается. Пренебрегая опасностью, Арцюк со своими подручными и машинистами оставался у молота: если бегать, отвлекаться, то с таким трудом нагретая болванка остынет, и всё надо начинать сначала...

Скоро в штольню от Арцюка стали поступать поковки для стволов миномётов.

Мы постоянно помнили, что наш завод — единственный на побережье Чёрного моря. А это значило, что повреждённые в боях корабли возвратить в строй могли только мы.

В связи с этим приходилось серьёзно думать над [90] тем, как обеспечить безопасность работающих на заводе, «живучесть» предприятия и в то же время добиться высокой пропускной способности оборудования.

Перебравшись на новые места, мы стремились рассредоточить наши цеха, чтобы сделать их менее уязвимыми с воздуха. В Туапсе завод разместился на четырёх отстоявших друг от друга на почтительном расстоянии производственных площадках.

Для того чтобы цеха могли работать на полную мощность, мы значительно укрепили участок по восстановлению и ремонту станочного и другого технологического и производственного оборудования, пострадавшего от пожаров, осколков бомб и снарядов. Предпринимались и другие оперативные меры, чтобы ускорить ремонт кораблей.

Как уже было сказано, крейсер «Красный Кавказ», получивший серьёзнейшие повреждения в бою, своим ходом из Туапсе направился в Поти где размещался док.

Завести крейсер кормой в небольшой плавдок, затем поднять её (при этом и крейсер, и плавдок получали сильный дифферент на нос) оказалось делом необыкновенно сложным. Не стану утомлять читателя описанием возникших чисто инженерных проблем, скажу только, что в условиях мирного времени вряд ли кто-либо отважился бы на такую операцию. Но шла война и приходилось рисковать.

Когда показалась выступившая из воды высоко поднятая корма крейсера, обнаружились следы страшных разрушений. Один из кронштейнов гребного вала вместе с винтом оторвало, и он затонул в море. Два других кронштейна имели сквозные трещины в лапах. По правому борту зияла огромная пробоина площадью около двадцати квадратных метров. Сильно пострадали устройства малого и большого рулей, обшивка левого борта. В результате всю кормовую часть крейсера, до сто четвертого шпангоута включительно, затопило.

Повреждения оказались настолько серьёзными, что кое-кто из морских специалистов не верил в возможность восстановления крейсера в наших условиях. Несмотря на это, мы приступили к ремонту, установив срок — шесть месяцев. Командир крейсера в помощь [91] нам выделил двести человек матросов и старшин.

Крейсер «Красный Кавказ» водоизмещением почти в десять тысяч тонн
в плавучем доке, имеющем вдвое меньшее водоизмещение.

И вот началась бессменная многомесячная трудовая вахта, на которую, как в самом доке, так и в цехах, встало несколько сотен людей.

Вдоль протянутого от берега к доку троса постоянно курсировал специальный баркас. В любое время, в любую погоду, как челнок, сновал он туда и обратно, перевозя людей и материалы. Его движение олицетворяло собой биение своеобразного пульса развернувшихся работ, которые не прекращались ни днём, ни ночью.

Проблемы возникали одна за другой. Что делать, например, с разрушенным ахтерштевнем? {18} Отливку такой крупной и тяжёлой детали могли осуществить только на большом заводе. Мы заказали новый ахтерштевень сталинградскому «Красному Октябрю». Но обстановка на фронте всё более осложнялась, мы не [92] были уверены, что скоро сможем полтучить свой заказ. Поэтому наши электро- и газосварщики получили задание на всякий случай заняться восстановлением старого ахтерштевня.

Или другая не менее сложная проблема: как отлить новую килевую коробку повреждённого участка? Ни один из расположенных поблизости заводов не принял у нас такого заказа. Тогда Ивицкий и Чернов разработали чертежи сварной конструкции. Их передали бригаде Павла Сергеевича Гудкова. И через некоторое время, преодолев массу трудностей, электросварщики успешно справились с этой нелёгкой задачей.

А как снять броневые листы с обоих бортов (каждый весит десятки тонн), если нет плавучих кранов? Такелажникам пришлось изобрести сложную систему талей и тросов (быть может, с помощью подобных сооружений египтяне строили свои пирамиды), чтобы с большими предосторожностями снять листы. Оборвись какой-нибудь лист, и будет пробит, а затем затоплен док, произойдёт настоящая катастрофа.

А когда ставили на место и крепили плиты, не оказалось такого, на первый взгляд, пустяка, как сталь для крепёжных шпилек и болтов. Что только не пробовали, чего только не носили в лабораторию на анализ! Но анализы неизменно показывали: нет, все эти материалы не годятся. Притащили со станции кусок оси от вагонных колёс. Сталь оказалась подходящей. Выход был найден.

— Голь на выдумки хитра, — повторил свою любимую поговорку Чернов.

Он и здесь проявлял подлинные чудеса изобретательности и смекалки, заражал людей своей неистощимой энергией и оптимизмом.

В один из весенних дней к нам приехал нарком Военно-Морского Флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Поднялся он и на борт «Красного Кавказа».

— Помогите в одном важном деле, товарищ адмирал, — обратился к нему Чернов, — с ахтерштевнем у нас плохо. Нельзя ли моряков послать в Сталинград, чтобы они там поднажали?

Нарком согласился. В тот же день офицер и несколько матросов с крейсера выехали на «Красный Октябрь». Забегая вперёд, могу сказать, что рабочие [93] завода «Красный Октябрь», несмотря на колоссальную загрузку неотложными заказами фронта, оказали нам необходимую помощь. Заказ они выполнили в короткий срок, а моряки доставили новый ахтерштевень в Поти.

В суровые годы войны мы старались поддерживать деловую связь с другими заводами страны и всегда получали от них помощь.

— Какие ещё у вас просьбы, товарищ строитель? — спросил нарком у Чернова.

— Да как будто больше никаких, — сказал Чернов. — Вот только если бы с пайками немного помогли. Мы бы их в общий корабельный котёл отдали. А то у матросов обед начинается, а нам тем временем на берег надо ехать, чтобы поесть.

Уладили и эту проблему. Рабочие стали получать флотские обеды. А это уже немалая поддержка: люди работали сутками без отдыха, часто довольствуясь кукурузной лепешкой и кружкой кипятка. С трудом выдерживали напряжение даже самые выносливые.

Теперь стало легче. Заметно поднялась производительность труда. На борту крейсера появился лозунг: «Работать за четверых должно стать законом». И люди работали, не считаясь ни с чем, чтобы приблизить победу над врагом.

Ненадолго оставил враг наш завод в покое. Правда, и этот покой был относительным: мы продолжали нести большие потери от бомб и снарядов в Севастополе, а также на кораблях. Немало лишений терпели мы в Поти и Туапсе. Обстановка часто складывалась так, что приходилось снаряжать ремонтные бригады в разные концы. А иногда корабль, на котором завершался ремонт, внезапно получал приказ на боевое задание, и вместе с ним, продолжая работу, уходили наши люди. Так, группа морзаводцев на ходу вела ремонтные работы на санитарном транспорте «Сванетия», который следовал из Севастополя в Новороссийск. Рано утром 17 апреля 1942 года транспорт атаковали двенадцать немецких самолётов. В охранении шёл эсминец «Бдительный». Сильным орудийным и пулемётным [94] огнём ему удалось рассеять стервятников, и корабли продолжали следовать своим курсом. Однако в четыре часа дня ещё девять торпедоносцев налетело на транспорт. Две торпеды попали в «Сванетию», и она быстро затонула. Большинство раненых, бывших на борту, спасти так и не удалось. Эсминец подобрал лишь около ста человек. Погибли и многие наши товарищи.

Другая бригада во главе с двадцатишестилетним опытнейшим монтажником Михаилом Михайловичем Годлевским была послана в Новороссийск на ремонт крупного теплохода «Украина». Главные и вспомогательные двигатели судна получили серьёзные повреждения. Сделать такой сложный ремонт могли только монтажники и сварщики высокой квалификации.

Новороссийск в те дни беспощадно бомбили, но люди Годлевского вели себя так же, как и в Севастополе: ни на минуту не покидали транспорт во время налётов.

— Держитесь, ребята, поближе к двигателям, — говорил, улыбаясь, Годлевский, — от осколков укроет надёжно...

Ремонт продолжался несколько недель, и всё это время монтажники подвергались смертельной опасности. Но в конце концов всё обошлось благополучно, и огромный транспорт вошёл в строй в установленный срок.

...23 марта, как обычно, приступила к работе первая смена морзаводцев. Завод в Туапсе к этому времени работал уже на полную мощность. Люди быстро разошлись по цехам, причалам, у которых стояло немало кораблей. Всюду кипела работа. После капитального ремонта, завершённого досрочно, готовился к проведению испытаний на швартовых санитарный транспорт «Н. Островский».

В тот день, кроме моряков, на судне находилось много наших рабочих, особенно подростков из ремесленных училищ — они вели там последние отделочные работы.

Рядом с транспортом стоял буксир «Вежилов», на котором полностью вышел из строя главный паровой котёл. На буксире трудились лучшие наши специалисты-котельщики. [95]

Бригадир монтажников М. М. Годлевский.

Строитель кораблей С. Г. Павленко.

Велись работы и на других кораблях. Плавбазу «Неву», например, тоже готовили к сдаче. Это была «матка» подводных лодок: подводники пополняли здесь необходимые запасы, заряжали аккумуляторы и т. п. Ещё в октябре в Севастополе, когда решили создать новую мощную зарядовую станцию, я вызвал строителя кораблей Семёна Герасимовича Павленко, одного из опытнейших инженеров.

— Семён Герасимович, — сказал я ему, — ты назначаешься ответственным за выполнение всех работ по строительству зарядовой станции на плавбазе «Нева». Задание не рядовое, поэтому бери нужных людей и немедленно приступай к делу.

И вот многомесячный труд бригады Павленко подошёл к концу. Оставалось лишь кое-что доделать, закончить начатые испытания и сдать плавбазу подводникам.

День был тёплый, по-настоящему весенний, ярко светило солнце. Лучи его, отражаясь от спокойной поверхности моря, слепили глаза. Казалось, ничто не напоминает о войне.

Но вот настало время обеда. Люди высыпали из цехов, [96] заспешили в столовые или, устраиваясь прямо на открытом воздухе, развертывали свои пакеты с едой. Никто как-то не обратил внимания на появившиеся со стороны моря самолёты. Не был замечен и сигнал воздушной тревоги, поданный кораблями. А над заводом на изрядной высоте повисла большая группа самолётов, которые, выключив моторы, внезапно ринулись в пике. Свист бомб, стрельба зениток, рёв выходящих из пике бомбардировщиков — всё это в какие-то доли секунды обрушилось на мирно обедавших людей.

— Ложись! Полундра!

В воздух мгновенно взлетели обломки металлических конструкций и камни, смешанные с огнём и дымом. Рабочие бросились кто куда, у проходных образовались пробки. А самолёты, сделав новый заход, начали расстреливать людей из пушек и пулеметов.

Это был неожиданный свирепый налет, может быть, один из самых тяжёлых за всю военную историю завода.

В нескольких местах возникли пожары. От прямого попадания двух фугасных бомб буквально у всех на глазах повалился на правый борт «Н. Островский». Пламя с него перекинулось на стоявший рядом теплоход «Пионер», а с «Пионера» на «Грузию». На борту этих судов было много морзаводцев. Через несколько минут «Н. Островский» перевернулся и затонул.

Медленно погрузился в воду и буксир «Вежилов». Горел танкер «Советская нефть».

Некоторые здания превратились в развалины, другие сильно пострадали, особенно корпуса компрессорной, кузнечного, корпусообрабатывающего и ремонтного цехов.

В этот день на завод упало свыше семидесяти бомб. Одна полутонная бомба разбила набережную у пятнадцатого причала. Осколками повредило стоявшие здесь две подводные лодки. Всю территорию словно вспахало тяжелым плугом: груды вывороченной земли, воронки, покосившиеся столбы с оборванными проводами.

Но самые страшные последствия налёта — серьёзные людские потери: убитые, раненые; попавшие в завалы, засыпанные в щелях и т. д.

Едва улетели самолёты, на помощь пострадавшим  [97] бросились наши санитары, врачи, аварийные команды, команды МПВО. Группа водолазов немедленно спустилась под воду, пытаясь спасти оставшихся на «Н. Островском» людей.

Для вывозки пострадавших мобилизовали все наличные машины городской скорой помощи и других медицинских учреждений. Но их не хватало. Врачи и наши девушки-санитарки не успевали оказывать первую медицинскую помощь раненым, буквально валились с ног от усталости.

Спасательными работами руководил начальник МПВО. У него в подчинении находилось не менее пятисот человек. Все они были брошены на помощь раненым, на раскопки завалов, тушение пожаров.

Боец вооруженной охраны
завода Н. Абрамова.

Аварийно-спасательная служба несла тяжёлые потери. Смертельно ранило политрука пожарной команды, ещё во время налёта бросившегося тушить пожар. У ворот котельной на посту стояла девушка-охранница Нина Абрамова. Когда начался налёт, Нина не покинула своего поста. Люди бежали мимо, кричали ей: «Беги! Прячься!» Пробегая последним, мастер Кочедышкин настойчиво крикнул ей: «Беги за мной!» Но она даже не приникла к земле, когда раздался свист очередной бомбы. Девушку убило наповал.

Ещё ни один налет не приносил нам столько жертв.

И всё это произошло в течение каких-нибудь четырёх-пяти минут.

Не успели мы прийти в себя от этого потрясения и разобрать завалы, как на следующий день, в 15.00, ещё одна большая группа немецких самолётов атаковала завод. Теперь их встретили массированным заградительным огнём, но всё-таки несколько «юнкерсов» прорвалось. Двадцать фугасных бомб и десятки зажигалок упали на территорию завода. Снова раненые и убитые.

Из судов особенно сильно пострадала плавбаза «Нева». Семён Герасимович Павленко не мог без слёз говорить о том, что произошло. От прямого попадания тяжёлой бомбы «Нева» села килем на дно у причала. А ведь на судне в этот день велись последние испытания: Павленко торопился побыстрее ввести зарядовую станцию плавбазы в строй. Вся сдаточная команда находилась на борту. Случись у причала большая [98] глубина, плавбаза, конечно, затонула бы. Взрыв бомбы заставил людей бежать. Погас свет. Остановили дизели. В этот момент в «Неву» угодила вторая бомба, Она пробила две палубы и разорвалась в близком к зарядовой станции отсеке. Люди, оглушённые взрывом, в полной темноте, кто как мог, стали выбираться наружу. Некоторые вылезали по раскалённым трубам газовыхлопа, как по столбам, получая сильные ожоги. Часть испытателей погибла.

Многомесячный тяжёлый труд сотен людей был сведен на нет: плавбаза снова вышла из строя.

Через два дня мы хоронили погибших товарищей, но не смогли отдать им должных почестей, так как город снова подвергся бомбардировке. За трое суток город и завод понесли тяжелую утрату: около семисот убитых и более тысячи раненых.

Только благодаря рассредоточенности цехов в Туапсе, на которую кое-кто вначале сетовал, нам удалось уберечь основной костяк рабочих и сравнительно быстро ликвидировать последствия налёта. Спустя пять-шесть суток цеха заработали на полную мощность.

Так закончилось короткое затишье. Мы понимали что враг не оставит нас теперь в покое и впереди ждут нелёгкие испытания.

Начиная с января 1942 года, наш севастопольский филиал переживал, если так можно сказать, период «возрождения». Керченско-Феодосийская операция отвлекла на себя часть сил немцев из-под Севастополя. [99] Кроме того, после двух неудавшихся штурмов города гитлеровское командование осознало, что одним ударом Севастополь не взять, и перешло к тактике планомерной осады, к позиционной войне.

Однако силы оставались неравными. К тому же немцы беспрепятственно могли снабжать свои войска сухопутным путём, а у севастопольцев оставались лишь морские коммуникации. Причём и на море обстановка осложнилась, и Севастополю в значительной степени приходилось рассчитывать на свои собственные силы. Поэтому понятно, какое значение приобрёл для обороны города наш филиал, который, слившись с другими небольшими предприятиями, назывался теперь Спецкомбинатом № 1.

Рабочие комбината в это время давали фронту сотни миномётов, тысячи мин, ремонтировали суда, корабли. Филиалу было вручено переходящее Красное знамя городского комитета обороны, остававшееся у него до последних дней обороны. {19} В авангарде коллектива комбината шли коммунисты, которые составляли передовой отряд, являлись надежной опорой городской партийной организации.

С наступлением нового, 1942 года руководство филиала основное внимание стало уделять «открытой площадке», то есть основной территории завода. Решили восстановить здесь часть объектов, начать ремонт доков. Начальник тыла флота утвердил план, который подготовили главный инженер филиала Лазарь Яковлевич Готте и ответственный за восстановительные работы Павел Наумович Родионов.

Сюда прибыла большая группа специалистов.

Если командиров производства удалось найти сравнительно быстро, то с рабочими дело обстояло гораздо хуже. Каждый человек уже где-то работал, и снимать людей с тех или иных участков было почти невозможно. Костенко обратился за помощью к Военному совету флота. Оттуда пришло распоряжение составить список тех рабочих, которые находились на оборонительных рубежах, с тем, чтобы отозвать нужных людей на завод. Набралось около шестисот человек. [100]

Этот список разослали по всем частям, оборонявшим город.

Уже на другой день стали прибывать на завод люди в армейских шинелях и флотских бушлатах — прямо из блиндажей и окопов. Однако многих уже не осталось в живых: вместо шестисот прибыли только двести человек.

Но и это была большая сила, тем более, что люди взялись за работу с большим рвением.

Довольно быстро привели в порядок энергетическое хозяйство. Однако возникла проблема со сжатым воздухом: не осталось ни одного пригодного к работе компрессора. После долгих поисков нашли несколько небольших компрессоров в Сухарной балке. Одновременно в бывшем бомбоубежище устанавливали станки. Их тоже приходилось разыскивать и собирать по всему городу.

В сохранившемся среднем пролёте механического цеха удалось отремонтировать два старых крупных токарных станка.

Все эти работы велись под методическим обстрелом. Однажды ночью снаряд крупного калибра попал в ошвартованный у стенки завода наш стотонный плавучий кран. Снаряд пробил палубу и днище в районе машинного отделения. Кран затонул.

Но через два дня команда крана с помощью моряков подвела под пробоину пластырь и закрепила его. Затем откачали воду, подняли судно и отремонтировали. Кран вступил в строй и один вид его — всем хорошо знакомого неутомимого труженика-гиганта — поднимал у людей настроение.

Кран особенно пригодился, когда решили восстановить доки и приступить к ремонту эсминца «Севершенного», который по-прежнему лежал на боку в воде.

Доковое хозяйство было сильно разрушено: в нескольких местах пробиты батопорты, взрывами бомб уничтожены многие участки перемычки между восточным и западным доками, прямым попаданием разворочен отливной трубопровод, повреждена и затоплена насосная станция осушения доков. Казалось, нужны месяцы и месяцы, чтобы привести всё это хотя бы в относительный порядок.

И вот скаловщики бригады Якова Чикчира по пояс [101] в ледяной воде на пронизывающем ветре начали расчистку и ремонт доков. Огромных усилий им стоило убрать глыбы развороченного бетона и куски искорёженного металла.

Восстановленные участки перемычек нередко снова приходили в негодность: под давлением воды, поступающей из соседнего затопленного дока, разрушался не окрепший ещё бетон. Поэтому прежде всего надо было надёжно заделать пробоины в подводной части батопорта. Но это оказалось делом очень нелёгким: с большим трудом установленные запорные устройства часто срывало гигантским напором морской воды, и приходилось начинать всё сначала...

Когда на завод приехал Борис Алексеевич Борисов и увидел, как быстро, несмотря на невероятно трудные условия, идёт восстановление доков, он сказал:

— Не знаю, товарищи, придумают ли когда-нибудь награды, которых вы заслуживаете...

Недель через пять-шесть док отремонтировали. Сюда снова смогли прийти строители кораблей и судосборщики, чтобы начать ремонтные работы на «Совершенном». Задача ставилась такая: исправить обшивку эсминца, обеспечить его плавучесть, поставить на ровный киль (что было очень трудно, так как корабль при всплытии мог совсем завалиться набок), а затем отбуксировать корабль на Кавказ, где и завершить его ремонт.

Владимир Александрович Велеско, ездивший в командировку в Севастополь, передавал нам рассказ начальника доков Константина Федосеевича Томенко, который вместе с другими поднимал «Совершенный», ставил на киль, выводил корабль из дока. Ниже приводится запись этого рассказа.

«Жили мы на полуразрушенном заводском КП. Там же ютились человек пятьдесят матросов с «Совершенного», которые вместе с нашими рабочими ремонтировали эсминец. Представителем от флота был у нас инженер-капитан 3 ранга А. Г. Баклагин. Я и докмейстер Михаил Иванович Негреев непрерывно вели с ним споры насчёт того, как поднимать корабль. Дело сложное, а механизмов почти никаких нет. Мы подвели под эсминец десятки различных подпорок, которые должны были постепенно падать — по мере того, как корабль будет всплывать и выравниваться. Баклагин [102] говорил, что ничего из этого не выйдет, нужны лебёдки. А где же их взять?.. Риск, конечно, громадный. Больше всего мы боялись налёта немецкой авиации во время всплытия: малейшее сотрясение или задержка имели решающее значение... Вместе с Баклагиным и другими товарищами я был на приёме у командующего флотом. Филипп Сергеевич Октябрьский, выслушав обе стороны, сказал: «Подумайте и приходите ко мне с одним, общим мнением». И вот мы снова решали, думали, рассчитывали, ломали головы. Но как ни рискованно казалось наше предложение, оставлять корабль беспомощным под носом у немцев было ещё более опасным. Тем более, что необходимый ремонт наружной обшивки корпуса уже закончили и оставалось только поднять корабль и вывести из дока.

Наконец, настал момент всплытия. Все, кто им руководил, находились в доке или на «Совершенном». Я стоял на эсминце, на носу, откуда хорошо видел все подпорки: важно проследить, как они будут падать... Стали подавать понемногу воду в док, и подпорки начали валиться одна за другой. Тишина стояла мёртвая, только слышно, как шумит вода. Всё шло отлично, корабль медленно всплывал. Матрос, который стоял рядом со мной, сказал мне потом, что я за две затяжки выкуривал папиросу и тут же хватался за другую...»

Восстановление доков и ремонт военного корабля в таких условиях можно смело назвать настоящим подвигом. Но эсминцу не повезло. Его подняли, вывели из дока. Казалось, всё в порядке. Однако вскоре в него попал крупный снаряд, и «Совершенный» затонул снова. Весь наш труд, огромные средства, вложенные в ремонт этого корабля, пошли на дно морское. Но ничего не поделаешь: война, есть война...

Как бы мстя за корабль, метко разили врага пушки «Совершенного», установленные на Малаховом кургане. В книгу славы севастопольской обороны навсегда занесены имена комендоров батареи 130-мм пушек Алексея Павловича Матюхина, которая до самых последних дней обороны города не давала врагу покоя.

Вместе с моряками на знаменитой батарее сражалась девушка с нашего завода Фрося Родичкина. Её отец, Егор Фёдорович, работал у нас в деревообрабатывающем [103] цехе. Фрося после окончания школы ФЗО получила специальность электрика-обмотчика. Это была невысокого роста, курносая приветливая девушка. Она не случайно попала на батарею. В тот момент, когда «Совершенный» подорвался на ходовых испытаниях, Фрося находилась на корабле в составе сдаточной команды. Вместе со всеми она оказывала помощь пострадавшим, делала перевязки. Морякам приглянулась эта энергичная, мужественная девушка. Электроцех, где работала Фрося, разбомбило. И когда моряки с «Совершенного» перевезли на Малахов курган свои орудия, стали рыть там траншеи, блиндажи, налаживать связь, Фрося, надев бушлат, тоже пришла на батарею.

Она числилась медсестрой, но чего только не приходилось ей делать! И стирать, И ходить за водой, и восстанавливать связь, и подносить к орудиям тяжёлые снаряды. А когда немцы полезли на склоны Малахова кургана, она взяла в руки автомат и вместе со всеми отражала атаки врага.

Мало кто из батарейцев Матюхина остался в живых. Но своими героическими делами они вписали одну из ярчайших страниц в историю севастопольской обороны...

Можно без преувеличения сказать, что каждый метр севастопольской земли был линией фронта. Горожане умирали на своих трудовых постах точно так же, как солдаты в бою.

Слесарь Иван Бычков погиб на «Совершенном». Его брат Пётр был контужен во время ремонта пожарного буксира «Ястреб». На этом же буксире погиб Лёня Крючков. Вместе с Бычковым они ремонтировали главную машину, и в это время рядом разорвался снаряд. Бычкова оглушило, а Лёня в первую минуту ещё сам поднялся с окровавленной палубы и дошёл до трапа. Его подхватили под руки. Через несколько секунд он скончался. Не стало молодого, ладного парня, который никак не хотел покидать Севастополь, упросил оставить его, не забирать на Большую землю...

Погиб медник Иван Козлов. В Ново-Троицкой штольне нельзя было вести медницкие работы: кислота, ядовитый газ. И Козлов решил выбраться наверх. Не успел он запаять и нескольких деталей, как упавший рядом снаряд сразил его наповал. [104]

Как-то главный механик филиала Александр Михайлович Крюков послал дизелиста Тимохина исправить плохо работавшую форсунку на дизеле. Тимохин только что сменил другого дизелиста Шульженко. Шульженко вышел вместе со слесарями Тороповым и Медведевым. Не прошло и пяти минут, как кто-то сообщил: Шульженко и Медведева ранило!

Крюков побежал в лазарет. Там ему сказали, что Тимохина и Торопова не нашли, что разорвавшейся у входа бомбой смертельно ранены Шульженко и Медведев. Механику показали раненых. У Шульженко была перебита артерия, жить ему осталось считанные минуты. Лежавший рядом Медведев чуть слышно попросил:

— Александр Михайлович, вот тут, в кармане у меня... я пошевелиться не могу... возьмите деньги, жене отдайте, я получку получил...

— Хорошо, Медведев, хорошо...

Вместе с одеждой с него содрало почти всю кожу. Его и Шульженко перевезли в госпиталь, где они и умерли.

В Севастополе морзаводцы несли тяжёлые потери, которые с каждым днём всё более возрастали. В то же время быстро рос объём работ, ширился их диапазон. Помимо ремонта кораблей, производства миномётов и мин, приходилось выполнять самые различные заказы.

В конце января по просьбе командования из состава филиала была выделена группа специалистов для ремонта одной из башен 35-й береговой тяжелой батареи. Туда поехало двадцать пять человек квалифицированных котельщиков, судосборщиков, такелажников под руководством опытного мастера Павла Павловича Тернавского.

На первых порах работа показалась невыполнимой. Башня весила несколько сот тонн. Эта махина была поднята взрывом метра на полтора, а потом всей тяжестью осела на собственный фундамент. Броневые плиты крыши сорвало и раскидало в стороны, а бока разошлись по швам. Башня стала похожа на распустившийся тюльпан, каждый лепесток которого весил десятки тонн. И вот этот тюльпан нужно снова превратить в грозную боевую башню. Но как вести такую работу без кранов, без мощных домкратов — в сущности голыми руками? [105]

К тому же батарея просматривалась и обстреливалась немцами с Бельбекских и Балаклавских высот. По этой причине, пока шли наружные работы, прекратили огонь из второй башни: сделали вид, что батарея подавлена.

Работали в основном вручную, с помощью самых примитивных приспособлений — кувалды, переносного заклёпочного горна, небольших домкратов. И вот таким способом поднимали, выправляли, ставили на место многотонные детали.

Вместе с нашими рабочими батарею восстанавливали специалисты ремонтного завода флота: заменяли повреждённые стволы орудий. Сообща, помогая друг другу, справились в конце концов с тяжелейшеи задачей: ввели башню в строй.

В один прекрасный день, совершенно неожиданно для врага, грозно заговорили орудия долго молчавшей батареи. Испытательные стрельбы провели по вражеским позициям на Бельбеке. Результаты были хорошие. Батарея вновь стала мощным оплотом обороны Севастополя.

Сообщение Севастополя с внешним миром всё более усложнялась. С середины июня все необходимое, в том числе бензин, в осажденный город доставляли на подводных лодках. Но для того чтобы лодки могли взять на борт столь опасный груз, их приходилось соответствующим образом переоборудовать: подготовить отсеки, установить необходимые краны, клапаны — то есть всю приёмную и отливную аппаратуру. Это было срочное и в то же время сложное дело, и рабочие днями и ночами находились на подводных кораблях. Помню, как-то стоял я на пирсе, у которого только что ошвартовалась подводная лодка, и наблюдал, как сходят на берег вместе с матросами наши рабочие. Их буквально шатало от усталости, лица потемневшие и небритые, глаза воспалённые. Среди выходящих увидел мастера механического цеха Виталия Михайловича Третьякова. Он шёл, пошатываясь, прикрыв глаза рукой от яркого солнечного света.

— Всё сделали, Михаил Николаевич, — сказал он [106] мне, по-военному приложив руку к козырьку замасленной кепки, — могут спокойно идти ребята с бензином.

Мастер механического цеха
В. М. Третьяков.

Третьяков только недавно вернулся из Севастополя, знал нужды осаждённого города и, разумеется, не жалел сил, чтобы хоть чем-то помочь ему.

— Вы что же, ходили на контрольное погружение? — спросил я Третьякова.

— Да, упросили командира, — сказал он, — чтоб душа была спокойна. Трое суток с ребятами на лодке провели. А теперь поспать бы хоть немного. А то уже день ночью кажется...

И действительно, тогда для нас понятие о времени суток стало весьма условным. Немцы упорно продолжали бомбить завод, порт и город. Их самолёты прилетали примерно в одни и те же часы, и мы старались использовать это, оставляя на территории лишь дежурных и команды МПВО. Завод всё время менял режим дня. Если немцы появлялись днём, смена работала ночью, и наоборот. Жертв стало меньше.

Но дело было, конечно, не только в этом. Во-первых, вокруг завода и на самой территории появились зенитки. Самолёты стали держаться на почтительной высоте и не могли вести точного, прицельного бомбометания. Кроме того, используя севастопольский опыт, мы опять вгрызались в землю: строили штольни, щели и бомбоубежища.

Уже к маю мы имели бомбоубежище первой категории, обширное и хорошо оборудованное. И это сразу сказалось на настроении рабочих: нарытые щели спасали плохо, их засыпало, сплющивало.

При бомбёжках нас в какой-то степени выручало и то, что грунт в Туапсе мягкий: бомбы уходили глубоко [107] в землю, и радиус действия осколков суживался.

То ли из-за топкого, мягкого грунта, то ли по другим причинам, но почти после каждого налёта мы находили узкие глубокие отверстия — следы неразорвавшихся бомб. Однажды невзорвавшиеся, глубоко ушедшие в землю бомбы обнаружили одну в корпусном цехе, другую — у заводцских ворот. Как быть? Ведь немцы в ту пору бросали бомбы и замедленного действия. Если так, то пускать людей в цех нельзя. Но ведь надо работать!

Кравчик вызвал начальника цеха Перемысловского.

— Придётся подобрать добровольцев и откопать бомбы.

— Придётся, — согласился Перемысловский, — куда денешься. Только спирту бы, что ли, выписать для добровольцев. А то там вода в воронке, простудятся...

Некоторое время спустя бригада, которой руководил Перемысловский, начала поиски бомбы в наполненной водой воронке. Надели резиновые сапоги, потом костюмы водолазного типа, но, как ни старались, ничего не нашли. Пришлось изготовить специальные металлические коробки с надписями, сделанными с помощью электросварки: «Здесь лежит бомба» , опустить коробки в воронки, а затем засыпать. (Мы думали о тех, кто придёт сюда после нас.) И цех снова начал работать.

Не менее опасным соседом, чем эти бомбы, был склад кислородной станции: там постоянно находилось несколько сот наполненных газом баллонов. Туапсинская кислородная станция оставалась в ту пору единственной на всех наших площадках: она давала кислород и Туапсе, и Севастополю, и Поти, и многим госпиталям.

Станция действовала непрерывно, её не останавливали даже на профилактический ремонт. Люди, работавшие там, понимали, что упади бомба даже вблизи склада с баллонами, и невероятной силы взрыв уничтожит вокруг всё живое.

Правда, кислородчики устроили себе нечто вроде дота: вырыли котлован, опустили туда цилиндр недостроенного парового котла, сверху заложили стальными [108] листами, засыпали землёй. Внутри смонтировали контрольный щит с приборами. При налётах дежурные несли вахту в этом укрытии и следили оттуда за работой станции.

• Главная
• > Книжная полка
• > Сургучёв М. Н. — Корабли возвращаются в строй

2010—2014 Design by AVA