• Главная
• > Книжная полка
• > Сургучёв М. Н. — Корабли возвращаются в строй

Глава II

ЭВАКУАЦИЯ

Прорыв фашистских войск вглубь Крымского полуострова, участившиеся налёты авиации на Севастополь — всё это создало большую угрозу для кораблей флота, находившихся в бухтах главной базы. Поэтому [44] командование приняло решение рассредоточить основные силы флота в портах Кавказского побережья.

Для поддержки сил, оборонявших город, оставались лишь два крейсера — «Червона Украина» и «Красный Крым», а также четыре эсминца, несколько тральщиков, сторожевых кораблей и дивизион торпедных катеров.

Это конечно, вовсе не значило, что Севастополь сдаёт позиции. Наоборот, именно в эти дни принимались меры к укреплению обороны города. 26 октября 1941 года был создан городской комитет обороны во главе с первым секретарём горкома партии Б. А. Борисовым. В начале ноября образован Севастопольский оборонительный район (СОР) во главе с командующим Черноморским флотом Ф. С. Октябрьским. В СОР вошла прибывшая в Севастополь Приморская армия, которой командовал генерал-майор И. Е. Петров, назначенный заместителем Ф. С. Октябрьского по сухопутной обороне. Началось спешное формирование и вооружение частей морской пехоты из курсантов военно-морских училищ, моряков береговой обороны и кораблей, а также рабочих и служащих предприятий и учреждений города.

Севастополь готовился во всеоружии встретить врага.

Что касается Морзавода, то все мы прекрасно понимали: его место там, где базируется флот. Кроме того, оставаясь в городе, завод подвергался риску быть уничтоженным: теперь уже не только авиация бомбила город, начались систематические артиллерийские обстрелы из тяжёлых орудий и миномётов. Корпуса наших цехов, громадные краны, а также неподвижно стоящие у заводских стен корабли — все это представляло собою крупные мишени для вражеских артиллеристов и лётчиков.

Поскольку после падения Одессы и Николаева наш завод оставался единственной крупной промышленной базой на Чёрном море, способной вести ремонт военных кораблей, потеря его нанесла бы флоту непоправимый ущерб. А угроза такой потери с каждым днём становилась всё очевиднее.

Однажды глубокой ночью мы с Антоном Максимовичем Городниным поехали на КП города к Борисову. [45] КП и комитет обороны размещались в подземной штольне. Помещение тесное, душное, деревянные подпорки поддерживали низкие земляные своды. Часто не было света, и тогда выручали аккумуляторы. Но работа здесь кипела днём и ночью: входили и выходили командиры, моряки, рабочие, ополченцы; созывались совещания, разрабатывались планы, отдавались приказы.

Мы попали в обычную для этого боевого штаба обстановку: повсюду снуют люди, звенят телефоны, трещат пишущие машинки. Вот о чём-то оживлённо говорит с группой женщин секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина. Утомлённая, бледная от бессонных ночей, с неизменной папиросой в руке. Нам навстречу идёт, приветливо улыбаясь, Василий Петрович Ефремов, председатель горисполкома, человек, которого знал и уважал каждый житель Севастополя. Он вырос у нас на заводе, работал токарем в корпусном цехе. Мы знакомы много лет. Ефремов — коренной севастополец. Дед его участвовал ещё в первой обороне.

— Вы что такие измученные, пешком, что ли добирались? — спросил он, крепко пожимая руки.

— Это ты мастер до Москвы пешком ходить, — пошутил я, — нам где уж!..

Ефремов рассмеялся, вспомнив, видимо, на что я намекал.

В 1935 году морзаводцы решили отправить подарок Серго Орджоникидзе — макет эсминца. Причём городской комитет физкультуры посоветовал послать делегатов-спортсменов пешком, с целью установить своеобразный рекорд. Пошли Василий Ефремов и Владимир Брусникин, чертёжник, лучший бегун города на дальние дистанции (он жив и теперь, часто вспоминает этот поход). От Севастополя до Москвы прошли за месяц. Предпраздничная майская Москва радушно встретила севастопольцев...

Ефремов, догадываясь о чём мы станем говорить, повёл нас к Борисову.

В полувоенном кителе, подтянутый, чисто выбритый Борис Алексеевич Борисов говорил в это время с кем-то по телефону, тут же быстро что-то записывая. Жестом пригласил садиться, минутку подождать.

Здесь, как и в нашей штольне от близких разрывов [46] бомб и крупных снарядов часто вздрагивала земля.

Через несколько минут мы уже вели разговор, коротко, по-деловому, без протоколов и голосований, хотя решался вопрос первостепенной важности.

— Город на осадном положении, — говорил Борис Алексеевич, — это первое. Не исключено, что кольцо будет ещё более сжиматься. Сейчас самое главное — дисциплина и организованность.

— На Морском заводе всегда порядок, — сказал Ефремов.

— Да, это так, — согласился Борисов, — только завод раньше не бомбили по десять раз на день. Обстановка сегодня несколько другая...

— Это мы понимаем, — сказал я, — люди продолжают работать, несмотря ни на что. И будут делать своё дело даже в том случае, если обстановка станет ещё хуже. Но надо что-то предпринимать, чтобы обезопасить людей, сохранить завод...

— Что же надо предпринимать?

Ответ напрашивался сам собой: готовиться к эвакуации. Завод должен находиться там, где базируется флот.

Но остаётся обороняющийся город, остаётся часть кораблей, да и другие будут постоянно приходить в Севастополь, чтобы помогать защитникам города.

— Следует, видимо, оставить часть людей и оборудования, спрятать их под землю, — предложил кто-то из нас. — Цеха и доки, конечно, не спрячешь, но станки можно...

— Надо посоветоваться с командованием, — сказал Борисов, — вы, Михаил Николаевич, подготовьте свои соображения по эвакуации и будем решать. Думаю, что так будет правильно.

Мы испытали в эти минуты сложное и тяжёлое чувство. Было ясно, что завод необходимо эвакуировать. Но как оставить город в такое время, как сказать об этом людям? Да и легко сказать «эвакуироваться»! Как, куда, каким образом? Тысячи людей, огромное хозяйство, а все пути отрезаны, весь город простреливается. К тому же надвигается зима. Уходить можно только морем, а оно кишит минами, торпедоносцами, самолёты врага господствуют в воздухе. [47] В мирное время не каждый решится совершать морское путешествие по осеннему морю, а тут... Словом, было над чем задуматься.

— А кораблям флота, думаете, легко покидать Севастополь? — сказал Борисов, как бы отвечая на мои мысли.

Это был, конечно, веский аргумент.

После этого разговора, в ночь с 29 на 30 октября, мы вместе с Антоном Максимовичем Городниным созвали начальников цехов и отделов, секретарей первичных партийных и комсомольских организаций, чтобы детально ознакомить всех с создавшейся обстановкой и совместно решить, как обеспечить безопасность завода, как лучше организовать производственный процесс. Шёл разговор и о возможности эвакуации, хотя этот вопрос окончательно ещё не решился.

Враг подошёл совсем близко, нам следовало подумать об организации борьбы с диверсантами. Если раньше немцы, рассчитывая быстро захватить Севастополь, хотели воспользоваться и нашим заводом, то теперь они, конечно, приложат все силы к тому, чтобы вывести его из строя, помешать эвакуации. Штабу МПВО и охране завода поручили усилить посты, обеспечить постоянное патрулирование по всей территории, особенно вдоль берега, потому что отсюда могли появиться диверсанты-подводники.

В последнюю ночь октября корабли Черноморского Военно-Морского флота ушли из Севастополя на новые базы Кавказского побережья: по сведениям разведки в один из ближайших дней готовился массированный удар немецкой авиации по стоящим в бухте кораблям.

И действительно, утром первого ноября несколько десятков «юнкерсов» появились над бухтой. Однако там, где ещё вчера стояли или могли стоять корабли, было пусто. Остались только маскировочные сети, укрывавшие до этого линкор. Обозлённые лётчики сбросили свой груз на эти сети, бухту и город и ушли ни с чем.

Как бы в отместку за эти неудачи гитлеровское командование в последующие дни вновь и вновь по сылало на Севастополь десятки бомбардировщиков. Кроме того, город непрерывно обстреливался из тяжёлых орудий. Начался первый штурм города-героя. [48]

Эти массированные налёты и артиллерийские обстрелы окончательно убедили нас в том, что необходимо начинать эвакуацию. Мы несли потери в людях и технике, а заниматься своим главным делом — ремонтом кораблей — практически уже не могли, оказавшись в осаждённом городе, за много километров от новых баз флота.

Разработанный план эвакуации был одобрен Военным советом флота и городским комитетом обороны.

— Начинайте, Михаил Николаевич, — сказал мне Борисов после того, как мы ещё раз детально всё обсудили. — Пора.

Из сообщений, которые проникали к нам, а также из сводок Совинформбюро, мы знали, что сотни заводов, расположенных на западе страны, демонтируются и перебазируются на восток, в глубь страны с тем, чтобы уже оттуда оказывать необходимую помощь фронту.

Ещё совсем недавно многие из этих заводов поставляли нам различные механизмы, металл, химикаты и многие другие материалы. И вот эта связь временно прекратилась. Предприятия эвакуируются.

Теперь наступил и наш черёд.

Завод решили эвакуировать на Кавказское побережье, в Туапсе и частично в Поти. Позвонил Борисов.

— Михаил Николаевич, начальник тыла контр-адмирал Заяц предлагает использовать для остающихся в городе цехов помещения минно-торпедных складов в Ново-Троицкой балке. Там огромные высокие штольни — готовые подземные цеха. Мы решили собрать туда все небольшие предприятия, создать единый спецкомбинат, чтобы изготовлять оружие, снаряды, миномёты. Так что можете отправлять туда станки и людей. Сколько примерно вы оставляете народу?

— Думаю, не меньше тысячи человек.

— Это уже сила! Вот они и будут представлять завод в Севастополе. Надо толкового товарища выделить из ваших, делового, «железного» ...

— Найдём, Борис Алексеевич. Таких немало. У нас за эти месяцы люди так проявили себя, просто [49] удивительно. Раньше многиге вроде незаметными были, никто их не знал, а теперь — настоящие герои.

— Это не только у вас, — сказал Борисов.

То, что нам под филиал отдавали Ново-Троицкую штольню, было огромным облегчением. Там люди смогут работать в относительной безопасности. Но кто нам поможет в другом, в эвакуации? Тут надо рассчитывать только на себя, на свои силы.

Что ж, раздумывать больше некогда, надо действовать.

Прежде всего необходимо позаботиться, чтобы каждый станок был доставлен на Большую землю в полном комплекте и в исправном состоянии. Мы обязаны сразу приступить к работе. То же самое относится к любому другому механизму. Надо постараться вывезти все материалы. Вряд ли на новом месте нам сразу дадут всё, что потребуется. Следует разработать чёткий график переброски людей и техники, обеспечить строгий порядок и дисциплину во время эвакуации. За каждый станок и механизм, начиная с его демонтажа и до установки на новом месте, должны отвечать мастер и рабочие, которые на нём работают.

Начальники цехов отвечают за всё имущество и людей цеха.

Завком берёт на себя отправку семей рабочих.

Для погрузки на причалах надо оборудовать не меньше четырёх площадок (я уже мысленно представлял себе, где они будут), максимально оснастить их кранами и другими подъёмными механизмами. За всеми площадками закрепить ответственных. На каждый транспорт назначаются начальник и комиссар эшелона, которые отвечают за людей и оборудование от начала погрузки до высадки на новом месте...

Общий план и детальные графики эвакуации утвердили приказом по заводу.

Однако выполнить приказ было не так-то легко. Бомбы, снаряды и мины рвались беспрестанно. Многие пути разбиты и завалены, цеха полуразрушены. Работать приходилось в спешке, с лихорадочной быстротой. Но, несмотря ни на что, вскоре появились на причалах первые ящики, готовые к отправке. Вопреки настойчивым попыткам врага всячески помешать нам, выполнение плана эвакуации завода началось! [50]

В первую очередь, ещё до начала эвакуации, отправляли к берегам Кавказа недостроенные корабли. Некоторые могли идти своим ходом, другие при помощи буксиров.

29 октября танкер «Вайян Кутюрье» взял на буксир один из таких недостроенных кораблей — тральщик «Семён Рошаль» — и вышел в море, направляясь в Туапсе. На борт тральщика погрузили женщин, детей и оборудование. Из бухты вышли благополучно.

Ночью, уже в открытом море, сильно заштормило. Тральщик не имел рулевого управления. Его стало бросать из стороны в сторону и едва не перевернуло. Сняли цепь с одного якоря, спустили её с кормы, чтобы корабль не так бросало. Но шторм не прекращался, и ночью, уже на траверзе Алупки, лопнул буксир.

Все попытки подать буксирный конец оказались напрасными. «Вайян Кутюрье» подошёл совсем близко, волна подняла его, ударила о тральщик но буксир так и не удалось подать. Танкеру пришлось отойти и стать в море неподалёку от «Семёна Рошаля».

Подошли катера-охотники, пытаясь завести буксир, но ничего не получилось и из этого.

Положение становилось критическим. Ночь. Шторм. В трюмах женщины и дети. Волны бросают тральщик, как щепку, перекатываются через палубу и гонят корабль к берегу, на скалы. А вдоль береговой линии — наши минные поля. Они пострашнее скал. Крен доходит до сорока градусов. Что делать?..

Единственное спасение — это хоть как-то задержать, остановить дрейф тральщика. Необходимо во что бы то ни стало вручную отдать оба якоря. Но с одного снята цепь, надо прикрепить к нему трос.

В кромешной тьме и ледяной воде, под шквальным ветром самые смелые и выносливые (многих укачало), цепляясь за что придётся, два часа крепили трос к якорю. Наконец, удалось: якоря легли на грунт, тральщик остановился. А ветер и волны словно в бессильной злобе с новой силой обрушились на него.

Когда рассвело и в тумане стали проступать очертания близкого берега, все поняли, что задержись ночью с отдачей якорей ещё на несколько минут, мало кто увидел бы рассвет. [51]

Мытарства «Семёна Рошаля» на этом не кончились. Утром к нему подошёл буксир «Юпитер», отбуксировал его в Ялту, а оттуда уже другой буксир, «Алупка», привёл тральщик в Новороссийск. Но в Новороссийском порту скопилось много кораблей с техникой и войсками. Немцы начали бомбить порт и минировать фарватер. Пришлось спешно уходить...

Только девятого ноября «Семён Рошаль» пришёл в Туапсе. Корабль сильно потрепало, в носовой части зияла пробоина, люди устали до предела. Однако этот переход мы считали сравнительно благополучным.

Ещё 8 октября на заседании парткома слушался вопрос о ремонте сторожевых кораблей «Шторм» и «Шквал». Речь шла о причинах невыполнения отдельных пунктов графика ремонта, о перебоях в поставке деталей смежными цехами, о нехватке людей. Вмешательство парткома позволило выправить положение: упущенные сроки удалось наверстать. Теперь их можно было эвакуировать.

Третьего ноября «Шторм» и «Шквал» вышли в море. На обоих кораблях, кроме моряков и сдаточной команды, находилось около ста пятидесяти женщин и детей.

Хотя корабли и вышли в море, но ремонт их не был полностью закончен. «Шквал» шёл под одной турбиной; оба корабля имели ряд серьёзных недоделок; испытать уже действующие механизмы в своё время тоже не удалось. Поэтому едва подошли к заградительным бонам в Севастополе, как из труб полетели снопы искр, демаскируя корабли: плохо отрегулировали котельные форсунки. В это время со стороны Инкерманского створа показался бомбардировщик, пойманный лучами прожекторов. Он шёл прямо на искры. Но, к счастью, наперерез фашисту вынырнул наш истребитель и сбил его несколькими очередями.

Уже в море на «Шквале» вышел из строя питательный турбонасос, затем обнаружилась катастрофическая утечка масла из расходных цистерн: из-за неправильного переключения клапанов масло вытекало в трюм. То и дело прекращалась подача воды в котлы. Утром корабли вынуждены были зайти в Балаклаву. За несколько часов требовалось устранить очень [52] серьёзные дефекты. Кроме того, сдаточная команда, находившаяся на «Шквале», решила пустить в ход и вторую турбину. На «Шторме» тоже шла напряжённая работа.

Газосварщица П. Каньшина.

Через двое суток на «Шквале» заработала вторая турбина.

В ночь корабли вышли в море. Сразу же обнаружилось, что на «Шквале» снова барахлит турбонасос. Его то и дело приходилось останавливать. Неровно работали и главные турбины. Котлы совсем не давали перегрева пара. Опять началась утечка масла. В дополнение ко всему стала портиться погода, надвигался шторм.

На рассвете седьмого ноября на «Шквале» прорвало трубу главного паропровода. Корабль застопорил ход. Надо было немедленно устранить аварию. Но не оказалось ни кислорода, ни газосварщика. Запросили помощь со «Шторма».

Однако из-за сильного волнения на море корабли не могли сблизиться, и со «Шторма» спустили шлюпку.

Прошло около часа, прежде чем шлюпка с большим трудом приблизилась к борту «Шквала». Когда шлюпка подошла совсем близко, кто-то крикнул:

— Да это же Паша! Каньшина!.. Паша! Ты?..

Газосварщица на минуту подняла голову, и все увидели, что это действительно Паша Каньшина из механического...

Десятки рук потянулись к шлюпке, но волны, ударяясь о корабль, то относили её, то кидали прямо на борт. Казалось, вот-вот раздастся треск, и шлюпку разнесёт в щепки. А воды в неё набралось много, шлюпка теряла устойчивость, и очередная волна могла потопить её вовсе. [53]

Но вот последнее усилие, и матросы, изловчившись, подали концы, подхватили шлюпку, сильные руки подняли на борт гребцов и женщину. Все трое промокли до нитки.

— Да ничего, ребята, ничего, — говоддэила Паша улыбаясь, — искупались немножко, бывает. Баллон главное, доставайте. Где ваша труба?

Через три часа корабли смогли продолжать путь.

А шторм всё усиливался. Теперь уже не удалось бы спустить шлюпку. К вечеру волны стали перекатываться через палубу. Сквозь неплотно пригнанные люки вода текла в кубрики, в машинное и котельное отделения. Женщин и детей укачало. Корабли то взлетали вверх, то стремительно падали вниз. Гребные винты то и дело оголялись, отчего турбины работали рывками. Закрепленное на верхних палубах оборудование сорвало и унесло в море. Смыло за борт все бочки с запасом машинного масла, ящики с инструментом и запчастями.

Ночью, в разгар шторма, на «Шквале» вышел из строя последний питательный насос. Пришлось погасить котлы, в машинном отделении наступила тишина. Корабль стало бросать ещё сильнее. Он терпел настоящее бедствие. В кубриках и каютах, где находились женщины и дети, стоял сплошной стон. Измотанные штормом и непосильным трёхдневным трудом мужчины тоже не могли больше стоять на ногах. Держались из последних сил лишь моряки да ещё инженеры и мастера из сдаточной команды. Они упорно продолжали исправлять питательный насос, чтобы дать ход кораблю. Это был единственный путь к спасению.

К утру шторм немного поутих, и насос, наконец, удалось исправить. «Шторма» на горизонте не было видно. Корабль снова дал ход, и вскоре показался берег. Но какой берег, чей — никто не знал. Шли целый день, пока уже в сумерках не встретился танкер. Запросили местонахождение. С танкера-ответили: корабль в районе Гагры. Вздохом облегчения встретили эту весть.

Вечером восьмого ноября «Шквал» вошёл в Сочинский порт.

А в это время «Шторм», израсходовав весь запас топлива, ещё был в море. Застопорили машины, всё за мерло. [54] Так прошла ночь. Утром с мостика заметили луч прожектора, и вскоре к «Шторму» подошёл тральщик. Взяв корабль на буксир, девятого ноября он привёл его в Потийский порт...

Корабли для эвакуации нам выделял Военный совет флота. Моряки же обеспечивали их проводку и охрану.

Первым транспортом, который стал под погрузку у стенки завода, была «Грузия». Этот большой грузопассажирский теплоход в мирное время ходил на линии Одесса — Сочи — Батуми. Во время обороны Одессы «Грузия» подверглась жестокому налёту. Одна бомба попала в корму, разрушила румпельное отделение и рулевую машину. Теплоход, однако, остался на плаву, дотянул до Севастополя и стал здесь на ремонт.

К концу октября старший строитель «Грузии» Илья Ильич Орлов доложил:

— Дел ещё много, но держать «Грузию» в доке больше нельзя. Вон что фрицы творят, того и гляди всё насмарку пойдёт.

Я и сам это понимал.

— Что ж, Илья Ильич, надо срочно проводить испытания на водонепроницаемость подводной части. Всё, что находится выше ватерлинии и готово под клёпку, придётся дополнительно обжать болтами, отверстия под заклёпки забить деревянными чопами и выводить из дока. Так? Или есть другие соображения?

— Другого выхода нет, — ответил Орлов.

В ночь на четвертое ноября полузалеченная «Грузия» пришвартовалась у стенки завода. Мы начали погрузку.

Работа продолжалась днём и ночью. Днём нам не давали покоя самолёты, приходилось то и дело бросать всё и скрываться в штольне. Ночью немецкая артиллерия вела методический огонь, но всё-таки темнота выручала и погрузка шла быстрее.

На «Грузии» эвакуировалась первая большая группа рабочих с семьями. Уговорить женщин с детьми ехать морем под бомбами, неведомо куда оказалось не таким уж простым делом: страшно было оставаться, но не менее страшно и уезжать. Мужья собирали  [55] вещи, а женщины выхватывали их из рук. Кто мог дать гарантию, что всё обойдётся благополучно?

— Куда вы нас? — кричали иные звонкоголосые севастопольские тётки. — С ума посходили? Рыбу, что ли, захотели кормить? Если уж помирать, так лучше дома, на своей земле. Хоть могилку потом найдут, а так и следов не останется. Пропустит он нас, как же, дожидайтесь!..

Тут лучше всего действовал личный пример коммунисток и комсомолок, которые первыми поднялись на борт теплохода.

Секретарь горкома Антонина Алексеевна Сарина тут же на причале говорила с женщинами, убеждала их в необходимости эвакуации.

В конце концов все, кого наметили отправить первым транспортом — около двух тысяч человек, — погрузились.

Вечером шестого ноября «Грузия» отвалила от стенки завода. Трудно передать сцену расставания: никто не знал, доберутся ли до кавказских берегов родные, близкие, знакомые.

Два буксира медленно подвели «Грузию» к бонам. Сумерки быстро сгущались, огромный корпус теплохода таял во тьме. Хотелось, чтобы скорее спускалась ночь и надёжно укрыла судно.

Нелегко будет ему: помимо других неполадок, не удалось исправить и рулевое управление. Пришлось пойти на то, чтобы управление осуществлять при помощи ходовых машин.

С каким нетерпением мы ждали вестей с «Грузии»! Беспокоила судьба людей и ценных грузов. Успешный рейс «Грузии» имел значение и для дальнейшего хода эвакуации: психологический момент со счетов сбрасывать было нельзя.

Прошло трое суток, полных тревог. Мучила неизвестность. Но вот, наконец, звонок с командного пункта флота:

— Транспорт «Грузия» девятого благополучно прибыл в порт Туапсе...

Весть эта тотчас разнеслась по заводу. Кричали «ура», радостно смеялись, пожимали друг другу руки. Погрузка следующих транспортов пошла гораздо быстрее.[56]

На территории завода росли горы ящиков. Немцы поняли, что идёт эвакуация завода, и начали систематически, уже по расписанию, бомбить и оботреливать территорию. Вот несколько коротких документальных записей из моего дневника:

«1 ноября. 16.50. Очередной налёт вражеской авиации. На территории завода разорвалось пять фугасных бомб.

2 ноября. Налёт в 9.20. Упало четыре крупных фугасных бомбы. Два человека убито, трое тяжело ранены. 14 человек получили лёгкие ранения. В течение дня восемь раз раздавался сигнал воздушной тревоги.

9 ноября. 10.50. Разорвались две фугасных бомбы. Разрушены склады. 16.25. Немцы сбросили пять, бомб. Разрушен железнодорожный путь. По нему, как раз подавали грузы к «Черноморцу». Две бомбы упали рядом с нашим КП. Засыпан запасный выход, деформирована дверь, в стенах трещины...

Количество разорвавшихся мин и снарядов трудно подсчитать...»

«Черноморец» — это был наш второй транспорт, на который грузили трубы, листы красной меди, слитки олова, бронзы, баббита, а также оборудование.

Ночью, едва выйдя на внешний рейд, «Черноморец» подвергся нападению с воздуха и сильному артиллерийскому обстрелу. Бомбы и снаряды рвались то с одного, то с другого борта. Зенитки кораблей и, главным образом, нашей родной плавбазы «Не тронь меня!» поставили мощную огневую заградительную завесу над транспортом. Прожекторы мешали самолётам вести прицельное бомбометание. «Черноморцу» удалось благополучно уйти.

Новые испытания ждали его уже почти у места назначения, неподалёку от Туапсинского маяка: лопнула штурвальная цепь, транспорт лишился управления. Тогда один из рабочих-такелажников, Константин Караджа, вызвался исправить повреждение. Его привязали, чтобы волна не смыла за борт, и цепь была исправлена.

Но тут налетели фашисты. Четыре самолёта-торпедоносца, по два с каждого борта, внезапно атаковали [57] транспорт. Сброшенные торпеды, оставляя вспененный след, шли прямо на пароход. Но находившийся на мостике капитан Софрон Алексеевич Перлов, человек большой выдержки и самообладания, успел раз вернуть судно (штурвальную штангу исправили вовремя), и торпеды прошли мимо.

Во второй раз самолёты зашли уже с четырёх сторон, но и тут промахнулись. Тогда на бреющем полёте они стали яростно расстреливать судно из пулемётов.

Сопровождающий тральщик, ведя интенсивный огонь по торпедоносцам, сумел поставить дымовую завесу, которая заволокла транспорт. Один самолет камнем упал в море, и торпедоносцы ушли.

К этому времени «Черноморец», непрерывно маневрируя, чтобы уклониться от самолётов, попал на наше минное поле. Об этом ему дали знать светофором с Туапсинского маяка. Пришлось остановиться и ждать подхода сопровождавшего катера. Так простояли до глубокой ночи.

Однако оставаться в открытом море опасно, к тому же транспорт несколько отнесло ветром от минного поля. Поэтому решили идти к месту стоянки без сопровождающего, и вскоре «Черноморец» вошёл в Туапсинский порт...

Но вернёмся в Севастополь.

Двенадцатого ноября сигнал воздушной тревоги застал меня на территории завода, возле одного из убежищ... Я укрылся в нём, а когда прошла первая волна самолётов, не дожидаясь отбоя, вышел. Мне надо было зайти в санчасть, в нашу операционную хирурга Ольги Николаевны Муриной, навестить раненых.

Эта невысокая, худенькая, миловидная женщина обладала большой выдержкой, отличалась самоотверженностью. Она была душой нашей медико-санитарной, команды. Молоденькие девушки-санитарки учились у Ольги Николаевны не только медицине, но и мужеству, стойкости.

Санитарная команда развернула вовсю свою работу уже в те дни, когда в Севастополь стали прибывать первые раненые из Одессы: наши санитарки выносили их с кораблей, отправляли в госпитали. [58]

Врач завода О. Н. Мурина.

Потом появились раненые севастопольцы, их становилось всё больше.

Приходилось делать срочные операции, переливания крови, оказывать первую помощь пострадавшим, готовить их к эвакуации...

Мне так и не удалось добраться до операционной. Едва покинул убежище, как увидел, что над крейсером «Червона Украина», который стоял у пристани, словно пчёлы над ульем, вьются немецкие самолеты. Их было много, они непрерывно пикировали на корабль, выходя из пике чуть ли не у самых мачт, и снова набрасывались на крейсер. «Червона Украина» вела интенсивный огонь из всех зениток, пулеметов. Матросы стреляли даже из винтовок. Над кораблём встала плотная огневая завеса.

А бомбы всё рвались и рвались. «Юнкерсы» продолжали атаки. После взрыва одной из бомб носовая часть «Червоной Украины» заметно осела в воду. Но корабль продолжал вести бой и держаться на плаву.

Ещё несколько часов назад там работали наши медники, исправляли переговорные трубы...

Наконец, не выдержав огня крейсера, самолёты ушли.

Я тут же попросил кого-то передать Василию Степановичу Кузьмину, чтобы на всякий случай готовили док под крейсер.

От доков бежал рабочий. Остановил и спросил его:

— Как там доки?

— Ничего, как будто пронесло.

— А «Совершенный»?

— В порядке.

«Это уже хорошо!» — сказал я мысленно: уж очень болела душа за этот корабль. [59]

Старшина машинного
отделения Г. М. Табачный.

Достройку эсминца «Совершенный» мы закончили в сентябре, после чего представили эскадренный миноносец Государственной приёмной комиссии. На ходовых испытаниях он недодал несколько десятых узла к проектной скорости.

30 сентября «Совершенный» по требованию комиссии снова, уже в который раз, пошёл на ходовые испытания в район мерной мили. Он проходил уже последний галс, и вдруг — взрыв! Мина!..

Нечеловеческими усилиями команде удалось удержать эсминец на плаву. При взрыве погибло больше двадцати человек, в основном те, кто находился в машинных и котельных отделениях.

Геннадия Матвеевича Табачного, старшину машинного отделения, потомственного нашего рабочего, напором воды отбросило от трапа. Не успел он опомниться, как помещение наполнилось бурлящей водой. Табачного прижало к подволоку верхней палубы, он начал захлёбываться. Но корабль потерял ход, получил дифферент на нос, и в машинном отделении под подволоком образовалась воздушная подушка — можно было сделать один-два вдоха. Потом Табачный увидел света — люк и нырнул в его сторону. Так и спасся.

Подоспевшие катера сняли с корабля личный состав и сдаточную команду. Эсминец удалось отбуксировать в Казачью бухту. В середине октября мы поставили его в док, чтобы обеспечить плавучесть, отправить на Кавказ и уже там отремонтировать. Завершить работу планировали, к 20 ноября.

Поэтому я так волновался за корабль.

Ко мне подошёл инженер-капитан 3 ранга Аркадий Константинович Попов. [60]

— Михаил Николаевич, о «Беспощадном» знаете?

Я остановился. Неужели что-то случилось с «Беспощадным», в который мы вложили столько сил, и он только вчера вышел из дока? Пристроили ему нос, обеспечили водонепроницаемость. Он встал у Минной пристани, чтобы погрузить оборудование, снятое с него во время ремонта, и тут же уйти на Кавказ.

— Что с кораблём? — спросил я Попова.

— Прямое попадание. Бомба пробила его насквозь, прошла через котельное отделение. Но на плаву остался...

Я даже не нашёлся, что сказать.

Мы вышли с Поповым (тут еще кто-то присоединился к нам) к тому месту, где шла погрузка очередного транспорта — «Ворошилова». На нём должно было уходить много рабочих и их семей.

Погрузка уже заканчивалась, и женщины с детьми готовились к посадке.

Не успели мы подойти к «Ворошилову», как в небе снова раздался воющий рев моторов, и самолёты внезапно появились прямо над нами. Видимо, они решили во что бы то ни стало потопить транспорт. Не давали им покоя и наши доки.

— Ложись! — раздался крик, и сразу же послышался свист бомб.

Бросились на землю. Горячая тугая волна на мгновение прижала нас к земле. Казалось, что лопнули барабанные перепонки. Едва я поднял голову, как новые взрывы сотрясли землю, и осколки залязгали по листам стали.

Когда встали и огляделись, глазам предстала картина, которая на всю жизнь врезалась в память. В доке горела крупная подводная лодка, стоявшая рядом с «Совершенным». Рабочие, пожарные, моряки — все, кто мог, бросились тушить пожар. Горели нефтяные отсеки «Совершенного». Клубы дыма от горящего мазута ветер отнёс в сторону склада, где прятались женины и дети. Но склада, собственно, уже не было. На его месте оседал огромный столб известковой пыли, смешавшейся с чёрным дымом. Из этого страшного облака, поддерживая друг друга, словно призраки, выходили окровавленные люди. [61]

Взметнулся столб пыли и дыма и над котельным цехом. Неужели и туда угодило? Ещё только позавчера тысячекилограммовая фугаска почти полностью разрушила цех. Чудом спасся начальник цеха К. Г. Перемысловский. Ссылаясь, как обычно, на свой радикулит, он не собирался идти в убежище, когда начался налёт. Просто присел на стул и решил переждать. К нему подбежал инженер. С трудом переводя дыхание, он крикнул: «Идёмте скорей, Константин Гаврилович, самолётов туча, и все на завод идут». Перемысловский тяжело поднялся, приказал всем, кто оставался в цехе, особенно крановщикам мостовых кранов, обычно не желавшим терять времени на спуск и подъём, немедленно уходить, а сам не спеша направился к выходу, кряхтя от боли и чертыхаясь.

Через несколько минут сильный взрыв бросил его на землю, а когда он оглянулся, на месте котельного высилась лишь груда камней и металла, окутанная дымом.

В котельном оставалось тогда пять танкеток, которые оснащали огнемётами: огнемёты мы тоже делали у себя на заводе вместе с миномётами и другим оружием. Там же, у Перемысловского, изготовляли небольшие индивидуальные укрытия — что-то вроде маленьких дотов с конусной крышей и амбразурой. Всё это засыпало и завалило.

Ночью аварийные команды и котельщики расчищали завалы, чтобы извлечь из-под них танкетки, которые так нужны были защитникам Севастополя.

Неужели их снова засыпало или разбило совсем?..

Эти мысли вихрем промелькнули в голове, а ноги уже сами несли через док, по батопорту, к разбитому убежищу. Сюда со всех сторон бежали рабочие, работницы, замелькали белые халаты.

Я вдруг вспомнил, что собирался зайти к Муриной, и горько усмехнулся: путь этот оказался слишком долгим...

Теперь кажется удивительным, почти невероятным, как могли мы работать в такой обстановке, как хватало сил, как выдерживали нервы, как, наконец, не смотря ни на что, мы планомерно и довольно успешно справлялись со своими задачами. [62]

7 ноября фашистские лётчики потопили теплоход «Армения»  — крупный санитарный транспорт, на котором находились сотни раненых. Этим беспримерным варварским актом гитлеровцы хотели вселить страх в севастопольцев, деморализовать их и в конеч ном счёте помешать эвакуации.

Приходили вести и о других погибших на пути к Кавказу кораблях.

Но все наши транспорты с заводским оборудованием и людьми пока что благополучно добирались до Туапсе и Поти.

Ушёл «Ворошилов» с одной машиной в шторм. Имея скорость всего в шесть узлов, он всё-таки удачно завершил трудный переход. За ним последовала «Кубань».

А налёты продолжались, бомбы и снаряды рвались по всей территории завода. Немцы стремились потопить транспорты у заводской стенки. Несмотря на это, погрузка продолжалась.

Семнадцатого ноября уходил транспорт «Коммунист». За два дня, что он стоял под погрузкой, его не раз бомбили. Пятью бомбами разбило расположенные неподалёку вспомогательные мастерские корпусного цеха, цех цветного литья, гараж. Но транспорт остался невредим и с наступлением темноты отвалил от стенки.

Однако при выходе из бухты он подвергся сильному артобстрелу, получил повреждения и вынужден был вернуться, чтобы устранить их. Ушёл он только следующей ночью в сопровождении тральщиков и двух сторожевиков.

21 ноября на участке подплава в районе доков грузился транспорт «Ногин». Работы шли днём, несмотря на усиливавшийся артобстрел: ждать ночи было некогда. И вот, глухо прошуршав над головой, крупный снаряд влетел прямо в отверстие кормового трюма. Со свистом полетели осколки, ударяясь о стены, о палубные надстройки, ящики. Но серьёзных разрушений и подводной пробоины нет: снаряд ударился о внутренний комингс {16} грузового люка. [63]

Не успели опомниться, как тут же разорвался второй снаряд — уже внизу, на площадке, откуда шла погрузка. Мы как раз стояли здесь с Кравчиком, назначенным ответственным на «Ногине», и бросились наземь. После взрыва, шагах в трёх от нас, встал с земли пожилой рабочий. Затем он снова наклонился и что-то поднял.

— Вот он, собака, — сказал рабочий и протянул нам на рукавице крупный осколок. — Над самой головой у меня жикнул.

Рукавица начала дымиться, он швырнул осколок в воду, усмехнулся:

— Война есть война. На войне и убить могут...

Я взглянул на Кравчика, он улыбнулся, но тут же помрачнел: никак не хотел покидать Севастополь до полной эвакуации завода.

Главный инженер был, конечно, в какой-то степени прав. Он руководил нашим инженерно-техническим отрядом, всеми аварийно-спасательными командами и везде успевал, работая сверх сил. В ту пору мы уже не имели возможности связаться ни с одним институтом страны, приходилось самим решать сложнейшие технические задачи, часто идя на большой риск.

— Нельзя мне ехать, — говорил Кравчик, — куда ты меня отсылаешь? Смотри, сколько дел. В одной Ново-Троицкой штольне...

— Ничего, — перебил я его, — в штольне уже Костенко действует, без тебя управимся. А вот там ты нужен как воздух.

«Там»  — это Большая земля, куда один за другим уходили транспорты и уже жили и работали наши люди. К сожалению, новости, которые мы оттуда получали, не очень радовали. «Грузию», например, комендант Туапсинского порта долго не разрешал разгружать — морзаводцам пришлось обратиться к начальнику штаба Черноморского флота контр-адмиралу И. Д. Елисееву. «Кубань», которая пришла в Поти, почему-то отправили в Туапсе.

— Поезжай, Феликс Иванович, — сказал я на прощанье Кравчику, — сам понимаешь, это необходимо.

23 ноября, в темноте, без единого огонька, «Ногин», отдав швартовы, стал отходить от причала. Его громада, постепенно удаляясь, растворялась в ночи. [64]

А в это время в сторону транспорта полетело несколько ракет, выпущенных притаившимися диверсантами. Вражеская артиллерия тут же открыла огонь по судну...

Однажды, часа в три ночи, после очередного обхода цехов и погрузочных площадок я пришёл на заводской КП, чтобы немного отдохнуть. Два бойца докладывали обстановку ответственному дежурному; за стеной телефонистки принимали сводки с внешних постов наблюдения. Я прилёг на койку. Едва успел задремать, как оперативный дежурный разбудил меня.

— У резервуара с водой часового убили!

Схватив оружие, на ходу надевая кожанку, с двумя бойцами бросился к месту происшествия. Бетонный резервуар находился метрах в ста пятидесяти от КП. Это было наше единственное хранилище питьевой воды, наполненное ещё в те дни, когда действовал водопровод. Тогда же над резервуаром, врытым в землю, соорудили сарай, у двери которого всегда стоял часовой.

Мы подбежали к сараю, посветили фонариками: часовой лежал ничком с простреленным затылком. Винтовка заряжена и лежит рядом. Сразу стало ясно, что кто-то хотел отравить или, может быть, уже отравил воду. Поставили двух новых часовых, а воду запретили брать до тех пор, пока не сделаем анализ.

Но лабораторию уже отправили на Большую землю, пришлось поймать двух бродивших по территории лощадей, напоить их. Прошло двое суток, лошади не подохли. Только на третьи сутки стали снова пользоваться водой.

Очевидно, тому, кто предательски убил часового и хотел отравить воду, что-то помешало сделать это чёрное дело...

Вот и теперь вражеские лазутчики стремились навредить нам, пуская ракеты вслед уходившему транспорту. Заговорила немецкая артиллерия, но ни один снаряд не достиг цели. Как потом стало известно, «Ногин» благополучно дошёл до кавказских берегов, хотя на подходе к Туапсе его и атаковали итальянские самолёты-торпедоносцы. [65]

У причала завода на баржи, катера, буксиры грузили станки, ящики, металл. Погрузка шла так же спешно, как на транспорты. Но если крупные суда уходили в море, то баржи и буксиры отправлялись в глубину Северной бухты, к Ново-Троицкой балке.

Там создавались наши подземные цеха. Городской комитет обороны торопил нас с оборудованием промышленной базы для осаждённого города.

...Впятером мы вышли из заводского КП. С причала перебрались на баржу, готовую к отходу, спрятались за высоким ящиком от пронизывающего осеннего ветра. Вместе со мной и А. М. Городниным в Ново-Троицкую штольню направлялись Н. К. Костенко, назначенный директором филиала, парторг филиала П. Морозов и К. В. Гармаш, секретарь заводской комсомольской организации, которого недавно избрали первым секретарём корабельного райкома комсомола.

Погода стояла скверная, по-настоящему осенняя. Баржу изрядно качало. Мы поглядывали на небо, но думали, конечно, не о дожде... Никогда не унывающий Гармаш стал что-то увлечённо рассказывать, Морозов делал записи в блокноте, Костенко сосредоточенно хмурил брови. Я смотрел на него и думал о том, что мы не ошиблись, назначив Николая Кирилловича во главе остающихся людей. Сын клепальщика Костенко на заводе вот уже почти двадцать лет. Высокий, широкоплечий, с могучими мускулами, он сперва работал молотобойцем. Потом пошёл учиться, вступил в 1931 году в партию. А ещё через два года стал начальником меднолитейного цеха. Авторитет Николая Кирилловича рос из месяца в месяц, и уже в 1938 году его избрали секретарём парткома завода. Два года он возглавлял нашу партийную организацию.

Не менее уважаемым человеком в коллективе был и Костя Гармаш, прирождённый комсомольский вожак, умелый организатор, очень энергичный, весёлый, живой, всегда приветливый. Его жена недавно родила дочь, и, несмотря на тяжёлую обстановку, Костя выглядел по-мальчишески счастливым. Будучи уже секретарём райкома, он много времени проводил на заводе. В любой группе молодёжи: на погрузке ли, в цехах ли или на разборке развалин — везде можно [66] было видеть Гармаша. А теперь он дневал и ночевал в Ново-Трохтцкой штольне, как на самом важном участке.

Руководитель филиала
Морзавода в Севастополе
Н. К. Костенко.

— Компрессоры вы уже перевезли? — спросил Городнин у Костенко.

— Компрессоры перевезли и сварочные аппараты тоже, — ответил он. — Ещё необходимо доставить строгальные и фрезерные станки, электромоторы. Много чего нужно... С энергией зашиваемся. Надо быстрее подавать, чтобы сразу после установки оборудования можно было подключать.

— Ты, Николай Кирилыч, про замок расскажи, — попросил Гармаш.

— Да что там, обычное дело, — отмахнулся было Костенко.

— Ну, не такое уж обычное, — вмешался Морозов.

— Расскажи, расскажи, — настаивал Гармаш. Костенко улыбнулся и начал рассказывать. Оказывается, несколько дней назад, когда в штольню привезли первые станки, туда сразу пришли бойцы с расположенной неподалёку батареи. У одного орудия вышел из строя замок. Артиллеристы просили срочно его исправить. Станки даже не успели установить на фундаменты. Но как можно отказать артиллеристам? И вот токари принялись делать расточку, исправлять замок. Человек пятнадцать рабочих попеременно вручную вращали шкив станка. Обороты получались слишком малые, однако замок всё же удалось расточить.

— Значит, можно считать, что филиал уже начал действовать? — сказал Городнин, выслушав этот рассказ.

— Крещение во всяком случае приняли, — улыбнулся [67] Костенко, — хотя до настоящей работы пока далеко.

Он был прав. Когда мы сошли на берег и поднялись к штольне, там шли лишь подготовительные работы. К Костенко один за другим стали подходить люди. В конце концов он куда-то исчез и присоединился к нам только внутри штольни.

Вот первый коридор, высокий и длинный. По нему вьются рельсы узкоколейки. Через несколько десятков метров попадаешь в просторное помещение — настоящий цех. Нет только окон, мостовых кранов, да и станки стоят слишком тесно. Вентиляция ещё не действует, тяжело дышать, и лица людей покрываются обильным потом. Спичка не горит в этом спёртом воздухе.

Но на духоту мало кто обращает внимание. Работа вокруг кипит. Механик Герман Иванович Власов, потный, осунувшийся, небритый, командует бригадой токарей, занятой расстановкой станков.

— Надо их так поставить, — говорит он, — чтобы создать поток: продукция пойдёт от станка к станку, как на конвейере, и сразу на выход. Без всяких перевозок и перебросок. Это и есть поточность!

— Ты ещё о поточности думаешь! — сказал кто-то.

— А то как же!

Мы проходим дальше, в следующий зал. Здесь общежитие. Стоят трёхъярусные койки, разделённые перегородками. Есть красный уголок и даже парикмахерская. Люди устраиваются надолго, по-хозяйски. Шестьдесят метров скалы должны надёжно защитить их от любой бомбы.

— Пошли к слесарям, — позвал Костенко, — они уже начали сборку.

И действительно, слесари, несмотря на неизбежную неразбериху, связанную с переездом, уже начали сборку первых миномётов из деталей, изготовленных ещё на заводе. Узнаю мастеров Костикова, Ефименко. Здороваемся, пожимаем руки.

— Ну как, товарищи, на новом месте? — спрашивает Городнин.

— Ничего, по крайней мере по убежищам бегать не надо. Работать можно спокойно.

Когда вышли на воздух, снова защемило сердце: вот они остаются, а нам надо ехать. [68]

— Бери всё, что тебе нужно, сказал я Костенко, — ты, может быть, надолго в землю зарываешься, лишние запасы не помешают, пригодятся в самую пору.

— Спасибо, — сказал он. — Я и так уже стараюсь. Спешить надо. Борисову первые миномёты обещал в начале декабря дать.

— Дашь?

— Ну как же, конечно. Давши слово, держи его...

И Костенко сдержал слово: пятого декабря филиал выпустил первые 50- и 82-мм миномёты и мины к ним.

Поистине титаническую нагрузку несли в те дни на своих плечах и наши транспортники. Паровозы, платформы, машины, баржи и буксиры, железнодорожные и плавучие краны — всё это было в ведомстве начальника транспортного цеха Сергея Аверьяновича Ежеля.

На демонтаже и погрузке транспортные средства действовали бесперебойно, несмотря на то, что вражеская авиация и артиллерия сильно мешали работам. Взять хотя бы наш стотонный плавучий кран. Эта громадина могла брать любые грузы своей стрелой прямо с погрузочной площадки через стоящий у причала транспорт и опускать их в трюмы. Но кран представлял собою хорошую мишень, и немцы постоянно его обстреливали, стремясь потопить. При этом вся команда, особенно машинисты, не имела возможности покинуть кран и укрыться в убежище.

Не раз случались и прямые попадания снарядов в плавкран. Когда шла погрузка транспорта «Коммунист» и все двадцать восемь человек команды, несмотря на сильный обстрел, находились на своих местах, в кран угодило два снаряда подряд. Первый взорвался на верхней палубе и вывел из строя брашпиль. А второй пробил палубу и попал в угольную яму, которую, к счастью, только что загрузили. Это спасло и людей, и сам кран. Чёрный столб угольной пыли взметнулся в воздух, засвистели осколки, но никого не задело. Андрей Прокопенко, старшина плавкрана, [69] велел машинистам быстро устранить повреждения, а остальной команде — продолжать погрузку.

Начальник транспортного
цеха С. А. Ежель.

— Живы будем, не помрём, — шутили крановщики.

Вовремя брошенная шутка в ту пору имела большое значение: она вносила разрядку в постоянное нервное напряжение, повышала настроение.

Начальник транспортного цеха слыл большим мастером таких шуток. Мы с Сергеем Аверьяновичем подружились много лет назад, работая на линкоре «Парижская коммуна». Я был строителем, Ежель парторгом. Я никогда не видел, чтобы он унывал или был хмурым. Его серые искристые глаза всегда смеялись. Стоило Ежелю остановиться возле группы работающих, как вскоре раздавался взрыв весёлого смеха. Он обладал сильным голосом и любил украинские песни.

Теперь, разумеется, было не до песен, но запас шуток и анекдотов у Сергея Аверьяновича не истощался: измученный бессонными ночами, тяжёлой, крайне нервной работой, он всё-таки находил время посмеяться, шуткой подбодрить окружающих...

«Березина» стала под погрузку 12 декабря, незадолго до начала второго штурма Севастополя. Это был последний морской транспорт. Эвакуация завершалась. Немцам к этому времени удалось потеснить защитников города. Их пушки били непрерывно. Часто осколки от снарядов перебивали тросы у кранов.

Транспорт обстреливали батареи, пикировали на него и «юнкерсы». Во время одного из налётов прямыми попаданиями затопило стоящие под разгрузкой у судна две баржи. Пришлось перевести «Березину» к малой пристани в Южной бухте, чтобы снова продолжать погрузку. [70]

Однажды в наступающих сумерках со стороны Исторического бульвара, прямо из-за купола панорамы, вынырнул и пошёл на «Березину» бомбардировщик. Капитан транспорта, комиссар, Сергей Аверьянович Ежель, назначенный старшим эшелона, стояли на мостике и только крепче вцепились в поручни, чтобы не снесло взрывной волной. Сделать что-либо, предотвратить надвигающуюся опасность они были не в силах. Самолёт приближался с каждой секундой. Но тут с другой стороны бухты наперерез ему взвились трассирующие пули. Это из крупнокалиберного пулемёта открыл огонь по стервятнику стоявший у Каменной пристани «морской охотник».

«Юнкерс» вильнул, качнулся, куда попало одну за другой высыпал шесть бомб и исчез.

Деревянная пристань, находящиеся на ней ящики и металл взлетели на воздух. По левому борту зазвенели десятки осколков, швартовы оторвало, судно сильно закачало. Погас свет, засвистел пар из лопнувших паропроводов, вылетела часть заклёпок в корпусе. Люди бросились исправлять повреждения. Подошедший буксир отвёл «Березину» к Угольной пристани, чтобы рабочие уже действовавшего на полную мощность филиала могли исправить повреждённый брашпиль судна {17}.

Вскоре снова продолжили погрузку. Загрузить и отправить «Березину» было крайне необходимо: в её трюмы опускали паровозы, железнодорожные паровые краны, громадный токарный станок для обработки роторов турбин и другое дефицитное оборудование.

Начальник энергетического
цеха И. И. Котляров.

Но не только такие грузы шли на «Березину». Илларион Иванович Котляров, начальник энергоцеха, который шёл на «Березине» комиссаром, рассказал мне потом интересный эпизод.

— Голова кругом идёт, ног под собой не чую, каждая минута на счету, а тут подходит ко мне какая-то девушка с рыженькими кудрями (я не сразу и сообразил, что это заведующая нашей технической библиотекой) и со слезами на глазах просит забрать её книги. Что же, думаю, с ней делать. Тут люди на каждом шагу гибнут, а она над книжками рыдает. Пошёл я с [71] ней в библиотеку, посмотрел на сваленные как попало груды книг и подумал: ведь это же наше сокровище, кладезь знаний. И строго ей так говорю: поручаю вам, товарищ Янушева немедленно отобрать самые ценные книги и погрузить их на «Березину». Будете сопровождать библиотеку и отвечать за неё. смотрю, у библиотекарши моей слёзы сразу высохли, заулыбалась она, бросилась к книгам... И знаете, почти всю библиотеку спасла, вывезла. А если кто-то пытался чинить ей препятствия, тотчас же поднимала невероятный шум...

Ремонт и погрузка «Березины» заняли несколько суток. Наконец 18 декабря, ночью, под непрекращающимся артиллерийским обстрелом транспорт вышел в море и взял курс на Кавказ.

А за день до его ухода фашисты начали второй штурм Севастополя. На подступах к городу завязались ожесточенные бои.

Севастопольцы стояли насмерть. Ходили легенды о подвиге пяти моряков-героев — Фильченкова, Паршина, Красносельского, Одинцова и Цибулько, которые в районе Дуванкоя ценой своей жизни остановили немецкие танки; о знаменитой тридцатой батарее. Много было рассказов и о нашем «Железнякове». Беспримерные подвиги совершали моряки, лётчики, пехотинцы. Однако натиск врага всё более усиливался. Фашисты получили возможность охотиться не только за крупными военными целями, но буквально за каждым жителем города: «мессершмитты» расстреливали из пулемётов всех, кто появлялся во время налёта на улицах... [72]

Как врач спешит к больному, чтобы оказать ему помощь или спасти жизнь, так и мы спешили к новым базам флота, стремясь как можно быстрее «вылечить» повреждённые в боях корабли.

Коллектив совершил поистине подвиг: в короткий срок, в труднейших условиях, буквально из-под самого носа врага были вывезены оборудование и люди. На всё это ушло меньше, чем месяц. Пятнадцать морских транспортов и почти столько же недостроенных кораблей благополучно совершили переход, а затем разгрузились на новых местах. Дело тут, конечно, не в каком-то везении. Эту удачу во многом подготовили сами морзаводцы — своей самоотверженностью, дисциплинированностью, организованностью.

Блестяще проведенная эвакуация давала нам возможность в полную силу работать на новых местах, выполнять срочные заказы флота и фронта. А это уже немалая победа.

...Ненастный зимний вечер. С болью в сердце смотрел я на то, что осталось от завода. Почти все цеха искалечены, многие разрушены. Ещё совсем недавно оттуда беспрерывно доносился стук молотков, шум станков, звонки кранов, голоса людей. Сейчас всё замерло. Нет высоких светлых пролётов цехов: они превращены в груды камня и покорёженного металла. Повисла на одной петле оконная рама без стёкол, ветер раскачивает её, и протяжный скрип разносится над пепелищем...

А сколько было вложено во всё это труда! Чудовищный смерч войны смял всё без остатка.

Подхожу к полуразрушенному зданию заводоуправления. Здесь на первом этаже размещалась, заводская телефонная станция. Надо ли говорить, какое значение имела в ту пору бесперебойная телефонная связь. Вошёл в поещение станции. Оконные проёмы здесь наглухо заделаны кирпичом, потолок подпирают прочные стойки. Телефонистки сидят за коммутатором. Работают, как всегда.

Узнаю Раису Демешеву, Веру Желтову. Они не уходили отсюда сутками. Когда рвались рядом снаряды [73] и бомбы, они продолжали свою работу, соединяя КП с постами, доками, цехами.

Девушки останутся здесь ещё на какое-то время. Тепло попрощавшись с ними, я ушёл в тьму и холод.

Парторг ЦК ВКП(б), секретарь парткома завода А. М. Городнин
(слева) и председатель завкома В. А. Велеско.

По решению городского комитета обороны и Военного совета флота мы должны были уйти на Кавказ несколько раньше «Березины». Мы — это Городнин, я, некоторые начальники цехов и другие товарищи. На заводе ещё оставалась группа рабочих и специалистов. Им предстояло уехать чуть позже, подобрав остатки оборудования. Старшим в этой группе оставался мой помощник по МПВО и охране Михаил Наумович Гибельман.

В день нашего отъезда на заводской КП приехал Борис Алексеевич Борисов.

— По-моему, вы совершили небывалое, — сказал он, — говорить тут много не приходится...

Мы сели за стол и коротко подвели итоги. Получалось, что действительно проделана гигантская работа. [74]

Незаметно наступили сумерки. Мы стали прощаться с теми, кто оставался и пришёл проводить нас.

В последний раз окинул я взглядом завод, бухту, небо. У меня не возникало и мысли, что мы покидаем город надолго. Обязательно вернёмся. В этом мы были твёрдо убеждены.

Катер отвалил от пристани, Сразу же один за другим с левого и с правого борта легли снаряды. «Вилка, — подумал я, — сейчас должно накрыть, а вода ведь чертовски холодная...» Но третий снаряд лишь качнул катер и обдал нас водой.

Перед самым отходом крейсера приехал Борисов вместе с Ефремовым. Снова, уже торопливое и короткое прощание, последние напутствия. Звучит команда командира корабля:

— По местам стоять, со швартовых сниматься!

В темноте крейсер стал осторожно выходить из Южной бухты. Я поднялся на палубу. Несмотря на кромешную темноту, мне отчётливо, до мельчайшей чёрточки виделась территория завода. Тоска сжимала сердце, состояние было подавленное.

В темноте подошёл Городнин, мы долго стояли молча. Горло перехватило настолько, что я не мог выговорить ни слова. Антон Максимович сказал:

— Брось, пойдём. Мы ещё вернемся! А сейчас надо о другом думать. Нас там тоже не молочные реки ждут, не кисельные берега...

• Главная
• > Книжная полка
• > Сургучёв М. Н. — Корабли возвращаются в строй

2010—2014 Design by AVA