Линейный корабль «Цесаревич» на учениях, 1913 год.
Четыре года спустя корабль будет переименован в «Гражданин».
Фото позаимствовано на форуме
«Крейсер» 
.
[1]
ВОСПОМИНАНИЯ О ПОХОДЕ «ГРАЖДАНИНА» К ЦЕРЕЛЮ
2 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА.
В ночь с 1 на 2 октября корабль стоял между островами Моон и Шильдау и утром в понедельник 2 октября по обыкновению, установившемуся за последние дни, перешёл южнее в Куйваст, где стояли все наличные, т. е. не ушедшие в дозор или в Рогокюль, миноносцы и некоторые транспорты. Недалеко от пристани стоял также заградитель «Амур» и транспорт «Либава» под флагом начальника морских сил Рижского залива.
Утро было сырое и туманное. Настроение комсостава и команды на корабле кислое и выжидательное. Ночью и ранним утром шли радиотелеграммы, содержание коих и тон ясно указывали на плачевное состояние церельских батарей. За самым малым исключением армейские полки не оказывали почти никакого сопротивления немногочисленному германскому десанту. Все до последнего матроса на корабле понимали, что после очищения армейцами Аренсбурга и западной части о-ва Эзеля — прибрежные морские батареи Ирбенского пролива окажутся совершенно незащищёнными с тыла, и немцы смогут взять их буквально голыми руками. Именно в таком положении находилась 12-дм. церельская батарея, главный оплот и защита Ирбенского пролива. Потеря этой батареи знаменовала господство немцев в Рижском заливе, т. к. защищать Ирбенский пролив и вести контроль и наблюдение за ним помощью лишь одних морских сил, уделённых для этого, было безнадёжно, несмотря на наличие двух минных полей (позиций) и, главное, — довольно бодрого духа в командах миноносцев и кораблей.
Схема Моонзундских островов и части Рижского залива.
Во всяком случае к утру описываемого 2 октября точного положения вещей никто из нас на корабле не знал — командный состав довольствовался радиограммами, а команда вдобавок слухами, привозимыми с транспорта «Либава» или с берега членами судового комитета и комитета морских сил Рижского залива. [2]
Среди подобных слухов был следующий: часть армейцев отошла на полуостров Сворбе и на узкости последнего решила закрепиться... Дошёл этот слух и до меня, и, по правде говоря, я не находил в нём ничего невероятного.
Многие в команде говорили о недостаточной энергичности адмирала Б. {1}, а также и о том, что, мол, следует «послать большие корабли на поддержку 12-дм. батареи»... В чём должна была заключаться поддержка — никто конечно сказать не мог, и подобная оценка действий командующего морскими силами, а также рецепты спасти положение были до крайности слабы, неправильны и лишь свидетельствовали, во-первых, крайнюю ненормальность и вредность участия комитета в оперативных задачах и, во-вторых, расхлябанность военно-морской дисциплины, столь необходимой в эти страдные дни.
Вскоре после постановки на якорь корабля во временно разреженной полосе тумана мы увидели силуэт крейсера «Баян», уходившего накануне в Аренсбург с адмиралом Б. и вернувшегося рано утром.
Одновременно сигналом с транспорта «Либава» был вызван командир корабля {2}, тотчас же отваливший и отправившийся на транспорт «Либаву» с одним из членов судового комитета.
Факт этот немедленно поднял в каждом из нас надежду на возможность участия корабля в какой-нибудь операции, а потому, на всякий случай, я начал готовиться на корабле к походу.
Наше предположение на этот раз оправдалось. Командир вернулся около 10 час. утра и, не дойдя ещё на катере к трапу, крикнув, приказал поднимать пары во всех котлах и готовиться к походу.
Взойдя на палубу, он объявил приказание адмирала Б. кораблю — идти к церельской батарее и своим огнём поддержать её защиту.
Приказание это поголовно всеми встречено было с восторгом, хотя в то же время большинство из офицеров и понимали посылку корабля как уступку, так сказать, «общественному мнению», т. е. мнению матросов и комитета, и считали этот поход в значительной степени авантюрой. Также на эту посылку корабля смотрел и сам адмирал (как я узнал впоследствии от лиц его штаба), решивший послать корабль в море лишь с целью поднятия настроения на больших кораблях и, может быть, на самих церельских батареях. [3]
Действительно, пост Церель к этому времени уже ничего не доносил, и, следоваательно, можно было ожидать, что часть неприятельских судов уже прошла в Рижский залив по протраленной полосе вдоль южного побережья Ирбена, пользуясь туманом и отсутствием наших дозоров и воздушных разведок.
Наши же аппараты с Кильконды (своей базы на о-ве Эзель) улетели все за день, два до того, и наш относительно тихоходный корабль мог быть отрезан от Моонзунда. Мысли эти многим из нас приходили в голову, но, повторяю, известие о походе было встречено с искренним и поголовно всеми разделяемым восторгом.
В 11 часов, закончив все приготовления к походу, дали команде обед. Одновременно сели к столу в кают-кампании, завтрак прошёл оживлённо, чувствовалось приподнятое настроение в ожидании похода. Через полчаса вызвали всех наверх сниматься с якоря, а ещё минут через 10 корабль, снявшись с якоря, пошёл к выходу из Моонзунда в Рижский залив.
Одновременно с нами снялись с якоря три миноносца: «Амурец», «Войсковой» и «Туркменец Ставропольский», назначенные в распоряжение нашего командира, а также для охраны нас в пути от подводных лодок неприятеля.
Около 12 часов мы подходили уже к бону, заведенному между маяками Вердер и Патерностер, и в это время заметили буксир «Москито», спешивший к нам со стороны вердеровской пристани и вёзший нам возвращавшихся с берега людей и, главное, вёзший нам драгоценную почту. Решили застопорить машины и принять буксир. Это заняло минут 10, не больше. Буксир отвалил, и корабль пошёл дальше. Прошли бон и, прибавив ход, приказали сопровождавшим нас миноносцам занять свои места по диспозиции, но ввиду узкости фарватера миноносцы держались недалеко от нас. В сущности их задача охраны могла быть выполнима лишь после выхода корабля из Моонзундской губы в самый залив. Вскоре в тумане скрылись рейд с судами, а затем и оба берега.
Я закончил уборку якоря и, закрепив его по-походному, отпустил подвахтенных. На вахту вышли люди по особому расписанию, выработанному специально на случай плавания корабля в районах возможных неприятельских минных заграждений и встречи с неприятельскими подводными лодками и аэропланами.
Около 12½ час. дня мы встретили два миноносца 13-го дивизиона (типа «Автроил»), шедших под начальством [4] Ш. {3} Миноносцы возвращались в Куйваст из дозора в Рижском заливе. Обменявшись с нами сигналами, миноносцы вскоре скрылись в тумане. Я решил спуститься вниз и осмотреть, все ли переборки и люки задраены и хорошо ли поставлены деревянные упоры в наиболее важных или слабых местах палубы и платформ. Осмотрев палубу и убедившись, что всё исправно, я зашёл в кают-кампанию, где застал часть офицеров, допивавших чай после завтрака и беседовавших. Разговор шёл конечно о походе, и всех интересовал вопрос, удастся или нет благополучно пройти узкость Рижского залива, составляющую как бы продолжение южной части Моонзунда. Дело в том, что в этой части залива за последние дни немцы повадились ставить небольшие минные банки в несколько мин каждая. Мины эти ставились, по-видимому, с катеров, а иногда и подводных лодок. Длинные и тёмные осенние ночи благоприятствовали немцам, а малое количество занятых и без того по горло тральщиков не позволяло нам достаточно успешно контролировать свои фарватеры. Таким образом при выходах из Моонзунда в Финский или Рижский заливы нас всегда могли ожидать неприятные сюрпризы.
Задержавшись в кают-кампании несколько минут, я поспешил к себе в каюту, где меня уже ожидал матрос, вернувшийся только что из Петрограда и привёзший мне посылку и три письма.
Стоило мне вскрыть первый конверт, как по неожиданно сильной тряске корпуса корабля я понял, что машинами дан задний ход, и тотчас же выскочил на передний мостик узнать, в чём дело.
Вот что я увидел.
В сильном по-прежнему тумане корабль, застопорив машины, стоял поперёк фарватера, не доходя двух миль до так называемого Кюбосарского буя (к юго-западу от маяка Вердер). Вблизи корабля держались миноносцы, а в полукабельтове к югу стояли два тральщика, о чём-то усиленно между собой переговаривавшиеся.
Оказывается, тральщики шли с заведённым тралом, возвращаясь в Куйваст точно по нашему курсу, и перед самым носом нашего корабля затралили мину, взорвавшуюся у них в трале.
На мостике заметили тральщики одновременно со взрывом мины и тотчас же дали задний ход.
Предполагая, что корабль находится посреди минной банки, а следовательно опасность взорваться одинаково возможна, [5] возвращаясь ли обратно в Куйваст и ссылаясь на минированный фарватер, не исполнить таким образом задания или продолжать идти дальше к Церелю, — командир, посоветовавшись со мной, решился на последнее и приказал тральщикам завести новый трал.
Наконец трал был заведен, тральщики вышли вперёд, и мы двинулись дальше, имея позади себя миноносцы.
Вся эта история стоила нам целого часа потери времени; таким образом двинулись мы дальше около 2-х с ½ часов дня, послав о случившемся радиограмму командующему морскими силами Рижского залива.
Во всё время работ заводки трала весь бак корабля был усеян командою, коей я разъяснил, в чём дело, а также сообщил о решении командира идти дальше, что команде видимо понравилось.
Изменив несколько те курсы, которыми до этого времени обыкновенно ходили большие корабли к Церелю, мы в четвёртом часу дня отпустили в Куйваст тральщики, прибавили ход до семнадцати узлов и выслали миноносцы для охраны нас от подводных лодок.
Выйдя через два часа на мостик, я увидал совершенно изменившуюся картину кругом. Туман разошёлся, и тёплые осенние лучи склонявшегося уже к заходу солнца серебрили зеркальную поверхность залива.
Корабль и миноносцы, оставляя после себя волнистые следы и вспугивая изредка чуть не перед самыми форштевнями взлетающие стаи нырков, шли в западном направлении, проходя в это время небольшой островок Кирьюраха, собираясь в скором времени обогнуть северную линию нашего минного заграждения, и идти дальше к Церелю, пройдя через Аренсбургский рейд.
До нас доносилась гулкая стрельба тяжёлых орудий, а судя по сильному дыму, заволакивавшему горизонт впереди нас в направлении полуострова Сворбе, — мы решили, что стрельба ведётся большими германскими судами со стороны Балтийского моря по нашим батареям, расположенным у Церельского маяка и на южной оконечности полуострова Сворбе.
Немного впереди справа уже виднелись кирки и башни города Аренсбурга, окутанные сильным дымом. Горел ли город или окружающие его селения, нельзя было сказать, но положение всей этой местности представлялось нам вчуже малозавидным. [6]
По мере нашего приближения к Аренсбургскому рейду стрельба затихла, но зато ясно были видны сначала два ярких зарева, а вскоре мы уже различали и точные места пожаров. Горел Церельский маяк и одно из больших строений невдалеке от него, приблизительно на месте расположения 12-дм. батареи. Всё это пространство к тому времени настолько было окутано густыми клубами дыма, что не представлялось возможным ничего разобрать, что делается на полуострове.
Во всяком случае ясно было одно, что обстановка за время нашего перехода сильно изменилась, и наша первоначальная задача «поддержать» своим огнём войска, охраняющие подступы к 12-дм. батарее с севера, невольно отпадала.
Мы входили уже на Аренсбургский рейд, и надо было спешить с решением, что дальше предпринимать, тем более, что через какой-нибудь час солнце должно было зайти.
Командир решил послать радиограмму адмиралу Б., объясняя кратко обстановку и испрашивая дальнейших инструкций. Одновременно с этим отослал в Менто, где уже стоял у пристани миноносец «Украина», два миноносца для связи с берегом, оставив при себе лишь миноносец «Амурец».
Придя на Аренсбургский рейд, мы решили обождать здесь ответа, считая себя застрахованными от атак подводных лодок малой глубиной рейда. Одновременно приготовились к отражению аэропланных атак, т. к. к этому времени усмотрели не менее 12 штук германских аппаратов, летавших над городом, и столько же, а может быть и больше над полуостровом Сворбе.
Аэропланы летали видимо безнаказанно, так как спускались очень низко. Изредка доносилась с них пулемётная стрельба.
Действительно, атаки не заставили себя ждать.
Аппараты начали подлетать с разных сторон, но ни один из них не решался пролетать над кораблём, боясь нашей огневой завесы.
В промежутках между атаками команда вылезала на бак посмотреть, что делается вокруг. Ко мне обращались с вопросами «где, мол, наши другие суда, и не их ли дым виднеется в стороне Домеснеса?» (т. е. под южным побережьем Ирбенского пролива). Ответил, что наших судов в заливе кроме нас с четырьмя миноносцами нет, а дымы вероятно поднимаются от германских тральщиков, спешно тралящих южную часть пролива, пользуясь полной безнаказанностью со стороны нашей 12-дм. батареи. [7]
Но вот пришла ответная радиограмма на запрос командира. Она гласила следующее: «Идти уничтожить 12-дм. батарею». Это приказание шло от командующего флотом.
Ещё минут за 10 до её получения мы дали ход и, выйдя затем с Аренсбургского рейда, пошли к мысу Менто (на юго-восточной оконечности полуострова Сворбе).
Ко времени получения радиограммы командующего флотом корабль входил в узкий канал, образовавшийся между прибрежными отмелями с одной стороны и нашим минным заграждением, поставленным незадолго до описываемых событий с другой (южной) стороны. Место было очень неприятное, т. к. в случае атаки аэропланов или подводных лодок кораблю, стеснённому узкостью канала, нельзя было уклониться в сторону от курса. А кроме того неприятность плавания в этом месте усугублялась вдобавок навигационными трудностями.
Всё внимание обращалось, главным образом, на водную поверхность — не покажется ли неожиданно перископ подводной лодки или след идущей мины.
Я стоял на нижнем переднем мостике корабля в нескольких шагах от боевой рубки и задумался, глядя на мрачную, но редко красивую картину разрушения и пожара, развернувшуюся передо мной.
Но вдруг кто-то из матросов, я помню, даже узнал его по голосу, как-то истерически крикнул: «Подводная лодка слева по носу». Напряжённое внимание людей заставило, видимо, одного из них принять след от вспорхнувшего нырка (кстати, очень похожий и часто смешиваемый матросами) за перископ подводной лодки. Лично мне казалась атака лодки в этом месте невозможной, а потому, быстро заглянув за борт и ничего конечно не увидя, я бросился в боевую рубку предупредить командира о ложности тревоги. Корабль тем временем, повинуясь заранее выработанным инструкциям, уже резко повернул в сторону предполагаемой лодки и открыл стрельбу с обоих бортов. Считая, что поворот корабля в сторону минного заграждения был ему много опаснее атаки несуществующей по моему мнению лодки, а стрельба опасна лишь сопровождавшему нас миноносцу «Амурец», я, убедив командира в ложности тревоги, приказал сыграть горнисту «Дробь». Но не так-то легко оказалось остановить стрельбу. Сигналы горниста, телефоны и циферблаты оказались недостаточны — пришлось добрую половину башен оббежать самому и лишь криками остановить расходившуюся прислугу орудий. [8]
Эти две-три минуты на корабле настроение было близкое к панике, но я горд сознанием, что паника была предотвращена, и минуты подобного состояния на корабле больше не повторялись за всё время последующих боевых операций.
Описываемый эпизод невольно отвлёк внимание от аэропланов, и они, как бы почуяв это, расхрабрились и начали подлетать всё ближе и ближе. Наконец один из них, несмотря на нашу стрельбу по нему, спланировав метров до 500, обгоняя, пролетел над нами, пересекая по диагонали курс корабля с правого борта на левый, сбросив неудачно 10 бомб. Три из них упали почти вплотную к правому борту, полёт же остальных семи, сброшенных кучей, мы ясно проследили с момента отделения от аппарата и до момента падения их в воду — в саженях 25 от левого борта корабля.
Следующие аэропланы пробовали атаковать нас попарно, но удачная стрельба аэропушек заставляла держаться их на почтительном расстоянии.
По мере нашего приближения к мысу Менто солнце склонялось всё ниже и ниже, а картина Цереля становилась всё фееричнее. Пожары разгорались во всю.
Из ясно видимого на фоне вечерней зари старинного Церельского маяка вылетали целые столбы огня, а невдалеке горевшие строения напоминали своим видом раскалённую жаровню. Всё водное пространство между нами и берегом было усеяно шлюпками, какими-то катерами, буксирами, а под самым берегом стоял какой-то небольшой пароход и огромная баржа. Всё это было полно людьми, что-то кричавшими и видимо просившими их подобрать.
У берега в одном месте видны были на подобие частокола четыре трубы полузатонувшего, месяца за два до того времени, нашего миноносца типа «Гремящий». Остатки этого миноносца тоже были усеяны людьми.
«Амурец» занялся съёмкой этих несчастных с подходивших к нему шлюпок, а мы, подойдя кабельтов на 30—40 от предполагаемого места 12-дм. батареи, остановились на месте и, развернувшись к ней левым бортом, открыли огонь из 12-дм. и 6-дм. орудий. Ближе подойти мы не могли, т. к. нам это не позволяли мелкие глубины.
С первыми нашими выстрелами солнце зашло, а потому последние залпы сделаны были уже в полутьме быстро наступивших осенних сумерек. [9]
Каков был действительный результат нашей стрельбы, я не знаю, единственно что мы увидели и услышали — это два-три новых пожара на местах падения наших снарядов и раздавшиеся два глухих взрыва вскоре вслед за нашим уходом. Стрельба в полутемноте по собственной же батарее, с таким трудом и в то же время с такой поразительной быстротой построенной и в течение целой летней и осенней кампании 17-го года честно и успешно отстаивавшей Ирбенский пролив, наконец окружающая мрачная, но величественная картина: пожары, неприятельские аэропланы, пулемётная стрельба, разбросанные кругом шлюпки и буксиры с людьми, панически покинувшими свои посты на батареях, и даже не сумевшие уничтожить орудия и всё столь же ценное, оставленное врагу, — всё это вместе взятое надолго запечатлелось в памяти каждого участника нашего похода к Церелю.
Закончив стрельбу, почти уже в полной темноте мы развернулись машинами и, имея впереди себя миноносец «Амурец» пошли 6-узловым ходом обратно в Моонзунд тем же путём.
Самое трудное в нашем обратном пути было его начало, а именно проход ночью, буквально ощупью, без всяких определений узкостью между минным заграждением и отмелями. Трудно было также обогнуть северо-восточный край большого Ирбенского минного заграждения; дальше уже, а именно от Кирьюраху и вплоть до входа в Моонзунд, путешествие казалось чуть ли не сплошным наслаждением; ещё бы, можно будет спуститься в кают-компанию, выпить чаю и посудачить. Для упрощения же входа в Моонзунд командир по радио просил выслать нам миноносцы, долженствовавшие прожекторами осветить Кюбосарский буй и одну из поворотных вех, ограждающих Моонзундское минное заграждение к югу от маяков Вердер и Патерностер. Продвигались мы очень медленно, часто даже стопорили машины. Причиной тому были два небольших парохода и три-четыре буксира, шедших за нами. Все они были полны бежавшей с батарей командой. С одного из буксиров, переполненного людьми, были нами сняты человек 80 солдат и матросов — остальных не рискнули брать, т. к. корабль, оставаясь на месте, служил бы прекрасной мишенью для аэропланов; мы всё время явственно слышали шум их моторов. Передав на остальные пароходы и буксиры приказание следовать за нами, не отставать и не открывать огней, я из кратких расспросов выяснил, что [10] прислуга, т. е. рулевые и машинная команда этих судов оказалась почти полностью сборной. В панике люди бросались на буксиры, а после уже из своей среды выбрали старшин, машинистов и кочегаров. Понятно, что при таких условиях больше, чем 6 узлов, они дать не могли.
Команда, снятая с буксира, была мною водворена в кондукторском отделении батарейной палубы, а комитету я предложил накормить их и устроить как-нибудь на ночлег. Вид у этих людей был крайне жалкий, какой-то запуганный, голодный и ободранный.
Наша команда корабля отнеслась к этим неожиданным «пассажирам» куда строже, чем комсостав. Они с ними не вступали в разговоры и не проявляли того обычного гостеприимства, коим отличается вообще русский матрос.
Однако же перейду к дальнейшему повествованию злоключений нашей «армады».
Уже ½ часа прошло после стрельбы, как мы малым ходом продвигались постепенно к Аренсбургскому рейду, прибегая периодически к ручному лоту. В окружавшем нас непроницаемом ночном мраке не видны были даже шедшие почти вплотную за нами буксиры и пароходы. Последних выдавало лишь шипение вырывающегося пара из труб.
Это шипение страшно волновало нашу команду, боявшуюся не только светом, но даже и шумом выдать аэропланам наше присутствие, и тем навлечь на себя их атаки.
На самом корабле сама команда так ревниво оберегала сокрытие какого бы то ни было света, что даже не разрешала выходившим матросам на верхнюю палубу курить папиросы.
Но вот в описываемый момент все, в том числе и я, помогавший, как бывший ранее старший штурман корабля, командиру и штурману в прокладке, — присутствовавшие на верхнем мостике, услышали шум мотора, приближающегося видимо на очень небольшой высоте аэроплана. Вот мотор выключен, и мы понимаем, что аппарат планирует. Несмотря на ясное звёздное небо, мы, усиленно всматриваясь, ничего не видим и лишь, затаив дыхание, ждём неминуемой атаки.
Действительно, прошло несколько томительных секунд, и вдруг среди общей тишины раздаются три последовательных один за другим характерных треска-взрыва сброшенных за нашею кормою бомб. Опять мимо. Видимо, нам везёт.
Ночная атака аэропланов много неприятнее дневной. Днём видишь аппарат, а главное — стреляешь по нему, ночью же борьба неравная — слепого со зрячим. [11]
Но вот ещё час напряжённого внимания и мы вошли на Аренсбургский рейд — стало уже легче. Дальнейшее кажется много проще. Действительно, ещё час и мы проходим остров Кирьюрака, т. е. вышли на свободную воду Рижского залива. Я спускаюсь вниз и обхожу палубы. В одной из них встречаю председателя судового комитета.
С. {4} рассказывает мне следующее: один из судовых плотников напился пьян. Видимо, достал политуры и решил хлебнуть для храбрости, но пересолил. Кроме него выпили ещё двое из команды, но эти много трезвее. Команда, узнав об этом случае, оказывается, возмутилась до того, что решила их всех троих... выбросить за борт.
Суд скорый, но, увы, не милостивый.
Комитет едва их отстоял и во избежание дальнейших инцидентов посадил в отдельную каюту, приставив к ней дневального. Всё это произошло за час до моей встречи с С., но меня решили не беспокоить, пока я сам не спущусь вниз.
Я, конечно, мог только одобрить действия комитета.
Пройдя затем к себе в каюту, я занялся чтением полученных утром писем и невольно, прочитывая их, перенёсся в совершенно иной мир.
Часу в третьем ночи командир через вахтенного попросил меня на передний мостик. Я быстро выскочил наверх узнать, в чём дело.
«Постарайся освоиться с темнотой, а затем посмотри сюда, — сказал он мне, указывая на горизонт по правому борту корабля, — не видишь ли ты там какие-то миноносцы, может быть это неприятельские?»
Я долго всматривался и, наконец, освоившись с окружающей меня темнотой, действительно заметил едва заметные силуэты, как мне казалось, наших трёх миноносцев типа «Украина». Наконец, полагая, что будь это миноносцы неприятеля, они взорвали бы нас уже давно, а эти идут вот уже несколько минут и, как видно, никаких пагубных для нас намерений не питают.
В этом смысле я и сообщил командиру результат своих наблюдений. «Ну вот и мы так думали, но всё же спустись, пожалуйста, в кают-компанию и прикажи набрать радио нашим миноносцам; спроси, не их ли мы видим на своём правом траверзе?»
Радио набрали и послали, а вскоре получили и ответ. Миноносцы оказались, конечно, нашими и просили разрешения самостоятельного возвращения в Куйваст. [12]
Командир отпустил их, а мы продолжали ползти 6-узловым ходом домой.
Я остался на мостике дышать прекрасным осенним воздухом и обсуждал с командиром, что по нашему предположению будут делать в ближайшие дни немцы.
Кстати, командир решил по приходе в Куйваст, явившись адмиралу, сообщить ему о виденных нами дымах у Домеснеса, а также о нашем предположении, что в самые ближайшие дни следует ожидать визита в Моонзунд больших германских судов. Это своё решение командир выполнил, и предположение его, как оказалось впоследствии, блестяще оправдалось: 4 октября наши суда в Моонзунде обстреливались германскими дредноутами, а наш «Гражданин» честно пытался своим огнём преградить им дорогу. Наконец около 4-х часов утра мы усмотрели огонь маяка Вердер, зажжённого по нашей просьбе, а вскоре затем мы заметили и луч прожектора миноносца, осветившего Кюбосарский буй.
Ещё часа три ходу и мы, избегнув счастливо высевозможные неприятности, подошли к бону, где, решив остаться до рассвета, стали на якорь.
В самом начале 9-го часа утра 3 октября вновь снялись с якоря и, пройдя разведённый бон, вошли на Куйвастовский рейд, эскортируемые всеми своими буксирами и пароходами.
Взошло солнце, и наступил прекрасный, ясный, осенний день, оказавшийся кануном страдного и многим стоившего жизни 4 октября.
Наше поручение было исполнено.
В. Огильви.