7. ПОЛИТРАБОТА БЫЛА ГИБКОЙ И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОЙ
Однажды рано утром на огневую позицию батареи приехал начальник Главного политуправления Военно-Морского Флота армейский комиссар 2 ранга Иван Васильевич Рогов. В быту армейского комиссара «остряки-самоучки» подчас величали «Иваном Грозным». Это был простой, задушевный человек, умевший откровенно поговорить с любым бойцом. Суровость Рогова была изрядно раздута теми политработниками и командирами, которые «пострадали» от его тяжелых, но справедливых «разносов». Рогов не любил людей трусливых и фальшивых. За трусость в бою карал беспощадно. Не любил он и тех политработников, у которых лишь с виду все гладко и которые умеют показать «товар лицом». Особенно презирал очковтирателей, скрывающих недостатки. Тут уж пощады не жди. Зато всегда хвалил тех командиров и политработников, которые прямо говорили о своих недочетах. Случалось ему и ошибаться, но, опытный и волевой политработник, он всегда умел своевременно находить главное звено в политической работе.
Батарея была в боевой готовности, и высокого начальника встретил только Соловьев. Рогов приехал с одним адъютантом Иваном Межаковым, коренастым политруком, обладавшим на редкость спокойным характером.
Немцы, наступавшие вдоль берега моря, в это время прорвались уже к Десятой батарее, вошли в ее мертвую зону. Командир Десятой капитан Матушенко попросил помощи у Александера: [58]
— Ты, Георгий Александрович, пальни, а я покорректирую.
Потребовалось всего девять снарядов, чтобы рассеять немцев.
Рогов, получивший донесение о стрельбе, похвалил батарейцев. Он спросил Соловьева:
— Ну, как ваши политруки работают?
— Хорошо, товарищ армейский комиссар.
— Все хорошо, а может, кто-нибудь все же плохо работает?
— Никак нет, — спокойно ответил Соловьев. — Если кто и работает слабовато, то виноват я. Значит, подготовил плохо...
Рогов похвалил Соловьева за такой ответ и пошел в башни. Оттуда заглянул в отсек силовых агрегатов, в лазарет и на камбуз. Попробовал воду из подземной скважины и назвал ее «батарейным нарзаном». Походил на огневой позиции, поговорил с бойцами в дотах. Вскоре опять началась стрельба, потом батарею стали бомбить «юнкерсы», и Рогов был вынужден уйти под массив. Он беседовал с бойцами и командирами, отвечал на их вопросы, а вопросов было много. Интересовались, когда союзники откроют второй фронт. Расспрашивали о битве под Москвой, об участии в ней моряков, особенно о гвардейском дивизионе реактивных установок под командой капитан-лейтенанта Арсения Москвина, укомплектованном моряками. Краснофлотцы и командиры, особенно из оккупированных врагом областей, интересовались партизанским движением. Рогов старался ответить на все вопросы, он подробно рассказал о настроении в стане врагов, о том, что расчет на «молниеносную войну» не оправдался, фашисты понесли уже немалые потери и это заставит немецкий народ покрепче задуматься о перспективах войны.
Защитники батареи часто вспоминали потом об этой [59] беседе. А те, кто находился в это время на боевых постах, жалели, что не могли в ней участвовать.
Рогов сердечно простился с Александером, Соловьевым и другими командирами, сел в коляску мотоцикла и уехал на командный пункт стрелкового полка.
...Тридцатая батарея стреляла реже других батарей. Берегли снаряды и стволы от износа. Это вызывало недовольство матросов.
— Почему Десятая батарея палит каждый день по нескольку раз, — спрашивали они, — а мы все реже и реже?
— Во-первых, мы уже и так порядком износили стволы, — говорил комиссар. — Во-вторых, каждый наш выстрел стоит очень дорого. И не по всякой цели надо палить из наших двенадцатидюймовых орудий. Есть и другие средства. Командованию виднее, когда и как использовать нашу батарею. Одно надо помнить: раз командование бережет батарею, не часто позволяет нам стрелять, значит, нужно стараться, чтобы каждый снаряд попадал в цель. В этом сейчас главное. И чем лучше будем мы изучать свое дело, тем больший урон нанесем врагу...
Однажды секретарь комсомольской организации Устинов пришел к комиссару батареи.
— Как, Ермил Кириллович, будем откликаться на обращение комсомольцев Десятой батареи? Хорошо они написали. Призывают бить врага беспощадно и умело, бить до тех пор, пока не будет уничтожена фашистская нечисть.
— Согласен, секретарь, обращение хорошее. Полагаю, что мой друг комиссар Десятой Роман Черноусов тоже к нему руку приложил. Теперь вы, комсомольцы, напишите ответ покороче да позабористей. Напишите, обсудим и пошлем в газету.
И вот Устинов с комсомольцами Петрусовым, Дементьевым, Сиващенко и Куделей сочиняют ответ на обращение батарейцев Десятой. [60]
— Комиссар говорит, что надо позабористей и покороче, а не получается. — Устинов трет покрасневшие от недосыпания глаза и опять начинает вычеркивать фразы. Его любят комсомольцы батареи, это настоящий вожак молодежи: смелый, энергичный и жизнерадостный.
Подходит секретарь партбюро Коломейцев и тоже выбрасывает несколько строк. Комсомольцы протестуют.
— Ответ пошлем в газету «Красный черноморец», а она сейчас стала маленькой, — убеждает их секретарь. — Длинное письмо наверняка редакция не пропустит...
14 ноября письмо комсомольцев Тридцатой было напечатано под заголовком «Умрем, но не отступим!».
В письме говорилось:
«...Много погибло фашистских солдат от мощного огня нашей батареи. Мы будем беспощадно уничтожать немцев на нашей священной земле. Если не достанет врага наш дальнобойный снаряд, мы будем уничтожать его из пулеметов, гранатой, винтовкой, штыком, саперной лопаткой — всем, что попадется под руку. Ни один из нас не дрогнет перед врагом!
Славные традиции революционных черноморских моряков свято живут в нашей памяти. Умрем за честь и свободу своей Родины, но не отступим перед врагом!
Так говорят наши лучшие артиллеристы, так говорят комсомольцы Крысанов, Борунов, Хоменко, Бешко, Куланин и другие, уничтожающие метким огнем фашистских бандитов.
Таков ответ комсомольцев и всего личного состава нашей батареи на призыв комсомольцев батареи т. Матушенко.
По поручению комсомольцев:
Комиссар батареи Соловьев.
Секретарь партбюро Коломейцев.
Секретарь бюро ВЛКСМ Устинов.
Комсомольцы Дементьев, Петрусов.» [61]
Комсомольцы свято хранили верность своей клятве. Они старались сделать как можно больше для победы над врагом.
На одном из комсомольских собраний Устинов предложил обратиться к молодежи Черноморского флота с призывом собрать средства на создание танковой колонны.
Комсомольцы батареи горячо поддержали это обращение.
29 ноября обращение появилось во флотской газете. Заканчивалось оно просто и деловито:
«Мы призываем всех комсомольцев, всю молодежь Черноморского флота собрать средства на создание танковой колонны имени ЦК ВЛКСМ. Первый взнос — свыше 30 тысяч рублей — мы уже внесли. Сбор продолжается. Пусть наши средства еще больше усилят мощь Красной Армии и ускорят гибель немецко-фашистских оккупантов».
Патриотический почин комсомольцев был дружно подхвачен на флоте. Через неделю Соловьеву позвонил начальник политуправления Черноморского флота дивизионный комиссар П. Т. Бондаренко:
— Молодцы твои ребята! В одном Севастополе уже больше миллиона собрано да на Кавказе не меньше. А там сбор еще только начался. Передай комсомольцам спасибо!
На одном из совещаний партийного актива Александер и Соловьев обратили внимание присутствующих на то, что краснофлотцы не берегут противогазы. В окопах, а особенно на пустырях, нередко можно было увидеть валявшейся совершенно исправную резиновую маску или фильтрующую коробку противогаза. Сумки не валялись: их приспособили для ношения патронов, гранат, перевязочных материалов, а подчас и сухарей. Необходимо было внушить краснофлотцам, что пренебрегать протизогазами не следует. Соловьев решил провести одну из бесед сам. [62] Готовился он к ней вместе с химиком батареи. Химик оказался смышленым и находчивым командиром, хорошо знающим не только свое дело, но и технологию изготовления противогаза. Он перечислил материалы, из которых сделан противогаз, и подсчитал, сколько они стоят. Вооружившись этими сведениями, Соловьев пришел в роту, сформированную для защиты огневой позиции батареи.
Рота стояла на переднем крае, поэтому на беседу в землянку пришло не более двадцати человек. В просторной землянке было тепло, светло и тихо. От свежей соломы пахло пшеницей. На широких нарах разместились краснофлотцы и старшины. Все с противогазами. Однако Соловьев знал, что почти половина сумок занята патронами и гранатами. С этого и началось.
Комиссар подошел к матросу Косолапову и ощупал сумку противогаза. Там лежали пачки патронов, десяток галет, фляга с водой и пара индивидуальных пакетов.
— Содержимое противогаза выбросил?
— Так точно, товарищ комиссар, выбросил.
— Почему?
— Все выбрасывают.
— Нет, далеко не все, но некоторые действительно выбрасывают по несознательности. А ведь вы хороший воин, комсомолец, как же так получилось?
Высоченный краснофлотец нервно сдвинул на ухо подпаленную шапку, почесал затылок, попытался что-то сказать, но, увидев сердито сдвинутые брови комиссара, виновато опустил глаза, замолчав на полуслове.
— Что же получается; товарищ Косолапов, страна готовит нам оружие и дорогую боевую технику, а мы эту самую технику в грязь бросаем... У вас есть родители?
— Отец на войне, мать — в колхозе, звеньевая в полеводческой бригаде.
— Понятно, значит, хлеб для нас с вами растит... [63]
— Выходит, что так, хлеб, ну и картошку тоже.
— Сколько трудодней надо потратить, чтобы вырастить, ну, скажем, центнер зерна в вашем колхозе?
— Да ведь какой год выдастся, ежели урожайный, то на наших землях трех дней хватит, а если засуха, то и все пять уйдут на это дело.
— Вот-вот, пять трудодней. А знаете, сколько нужно продать зерна, чтобы оплатить стоимость противогаза «БС»?
— Не знаю, товарищ комиссар, не интересовался...
— А жаль. Четыре с половиной центнера! Выходит, что ваша старенькая мать почти месяц трудилась, чтобы обеспечить сына надежным противогазом. А сынок взял да и выбросил двадцать трудодней своей матери.
В землянке стало тихо.
— Резиновая маска изготовлена из высокосортного синтетического каучука, который, как известно, делают из спирта. По точным данным, на эту самую маску пошло полтора пуда картофеля и кило восемь зерна. Да плюс к этому труд рабочих. А вы эту маску, — повысив голос, продолжал Соловьев, — выбрасываете, как негодную тряпку. Правильно это?
Аудитория молчала...
На другой день Окунев, обходивший окопы, возвратился и радостно сообщил: «Понимаете, товарищ комиссар, все разбросанные противогазы куда-то исчезли».
Хорошо была поставлена на батарее и наглядная агитация. Везде, где только можно было, начальник клуба и библиотекарь разместили яркие и броские лозунги. На одном из щитов, вмонтированных в стены, были написаны стихи Сергея Алымова:
Хоть города нет,
Хоть город весь в пепле,
Разбит и разрушен. [64]
Стоит Севастополь.
Гремит на весь свет
Великая слава
Громче всех пушек.
На бетоне у главного входа под массив защитники батареи начертали:
Отчизна! Слышишь клятву сыновей —
Иль победить, иль умереть во славу
Непобедимой Родины моей!
Бывали на батарее очень тяжелые дни, когда не у каждого хватало выдержки.
Соловьев собирал политруков и секретарей подразделенческих партийных организаций и беседовал с ними. Он говорил о том, что политработник должен быть всегда среди бойцов, делить с ними все трудности.
— Надо подумать, как найти путь к сердцу каждого моряка. Старайтесь занять их в свободные минуты, почитайте вслух роман Островского «Как закалялась сталь». Неплохо бы найти еще «Овод» Войнич. Не забудьте рассказы Горького, «Песню о Соколе». Да песен надо петь побольше, хороших патриотических песен. Выделите запевал, да и сами подтяните.
Во время одной вылазки против наступавших немцев убило связиста — старшего лейтенанта, отца двух маленьких ребят. Его жена жила в одной деревне с женой Соловьева. В очередном письме жене комиссар написал: «Ты, Бронечка, сходи к ней, когда она получит официальное сообщение...
Постарайся утешить ее в таком тяжком горе. Поплачьте вместе, и ей легче станет».
До Великой Отечественной войны личный состав береговых батарей проходил курс стрелковой подготовки по упрощенной программе. Стрелять могли все бойцы, но быстро и хорошо окапываться, маскироваться, переползать, [65] бросать гранаты умели далеко не все. Автомата многие краснофлотцы даже не видели. Пришлось доучиваться уже во время войны. А это оказалось далеко не простым делом. Самая большая трудность — недостаток времени. Работы прибавилось втрое — впятеро, а день уже пошел на убыль. Приходилось каждую минуту использовать для боевой учебы, для тренировок в поле, на стрельбище, полигоне, в учебно-тренировочном классе.
Некоторые бойцы считали, что они подготовлены к бою, а при проверке выяснялось, что кое-кто из них не знает устройства гранаты, не умеет бросать ее в цель. Да и стреляют неважно. Другие небрежно обращались с оружием: уже было несколько «случайных» выстрелов из винтовок и пистолетов, правда, пока никого не ранило. А один раз произошел такой случай.
Группа мотористов, электриков и слесарей изучала устройство боевой гранаты в помещении мастерской под массивом. Один из краснофлотцев трюмной группы вставил в гранату запал и стал поворачивать ее рукоятку. В это время ударник сорвался и наколол капсюль. Раздался щелчок, и граната зашипела. Краснофлотец растерялся, а окружавшие его бойцы замерли от неожиданности. Только самообладание краснофлотца слесаря Лукьянова спасло положение. Он вырвал у растерявшегося бойца гранату и, швырнув за станок, крикнул: «Ложись!» Грохнул взрыв, осколки зацокали по стенкам, но в людей не попали: станок прикрыл их. Отделались только испугом и звоном в ушах.
Этот случай использовали для того, чтобы разъяснить личному составу батареи всю важность «пехотных наук». Во всех подразделениях провели партийные собрания и беседы о значении боевой выучки, чаще стали тренироваться в бросании боевых гранат, для чего был создан специальный окоп. Коммунисты и комсомольцы возглавили движение за овладение двумя — тремя воинскими [66] специальностями. Появились новые стенды со схемами и чертежами. Не забыли и трофейное оружие — его тоже изучали, когда забирали у врага. После декабрьских боев трофейного оружия стало больше.
В. А. Рудаков (1960 год).
Но как ни был загружен трудовой и боевой день, об отдыхе бойцов тоже надо было заботиться: «после боя сердце просит музыки вдвойне».
Однажды Соловьев позвал политрука пятой боевой части Рудакова и спрашивает:
— Знаешь, что сказал Максим Горький о песне?
Рудаков ответил что-то неопределенное.
— «Песня — крылья человека». Давай-ка организуй хор, плясунов и всякую там другую краснофлотскую самодеятельность. Устинов тебе поможет. Ты ведь, кажется, еще в училище самодеятельностью занимался.
Рудаков создал творческие группы и стал разучивать с ними программу вечера самодеятельности. Вначале не все шло гладко, но потом поднаторели и стали выступать не только у себя на батарее, но и в 90-м стрелковом полку Приморской армии, в 8-й бригаде морской пехоты.
Радиогазета выходила ежедневно. Последнее время ее редактировал Устинов, он же и читал ее перед микрофоном. В газете подводили итоги боевого дня, называли передовых воинов, рассказывали, как они совершенствуют свою боевую подготовку. Радиогазету слушали почти все бойцы, находившиеся под массивом. В помещениях батареи [67] было до шестидесяти репродукторов и более сотни наушников.
Во всех подразделениях выходили боевые листки или стенгазеты. Их содержание отвечало задачам дня. В них было много интересных, броско поданных материалов, была критика нерадивых и сочный краснофлотский юмор «с перцем». Тут писали не только о батарейных делах: доставалось фашистским вралям, «разделывали под орех» Гитлера, Геббельса, Геринга, Антонеску и других фашистских главарей.
Большую роль играли групповые и индивидуальные клятвы. Их составляли сообща и подписывали все бойцы подразделений. Батарейцы клялись родной Коммунистической партии и любимой советской Родине в непоколебимой верности воинскому долгу, обещали стоять насмерть, драться до последней капли крови, бить врага до полного уничтожения. Слово держали твердо.
Все командиры и политруки подразделений были агитаторами и часто беседовали с бойцами. Многие участвовали в художественной самодеятельности. Очень одаренным человеком оказался начальник связи А. Пузин. Он хорошо играл на пианино, пел, декламировал стихи Пушкина, Маяковского, Некрасова.
На вечере, посвященном памяти В. И. Ленина, Пузин с подъемом прочел отрывок из поэмы В. Маяковского о Ленине. Батарейцы стоя слушали его.
Партийное бюро батареи было подлинно коллективным органом партийного руководства. Заседания бюро созывались в любое время, даже в самые напряженные дни боев. Однажды секретарь партбюро Коломейцев и комиссар Соловьев созвали партбюро в тот момент, когда враг прорвался в район городка батареи. Каждая минута была дорога, поэтому заседание бюро длилось буквально несколько минут. Надо было срочно разъяснить создавшуюся обстановку и призвать личный состав с честью выполнить [68] свой долг перед Родиной. В решении партбюро записано:
«1. Батарею защищать. Умереть, но ни шагу назад.
2. Члену партбюро т. Андриенко поручается проводить партийно-политическую работу среди личного состава в своей боевой части, т. Яровенко — среди роты охраны батареи.
3. Т. Коломейцеву проводить партийно-политическую работу среди пулеметчиков».
Через десять минут, выполняя решение партбюро, члены партбюро уже были на местах.
Примерно в то же время, когда враг занял казарменный городок, Соловьев созвал собрание партийного актива батареи. Он говорил об обстановке, о необходимости личным примером увлекать бойцов и командиров на новые подвиги. Решение партактива было предельно кратким: погибнуть, но ни шагу назад. Это решение было очень быстро доведено до всех коммунистов.
Политруки подразделений и комиссар батареи умело направляли идейно-воспитательную работу.
Военком береговой обороны Вершинин в одном из политдонесений указывал, что политическая работа на Тридцатой проводилась «гибко и целеустремленно, с учетом конкретных задач, возникающих в повседневной боевой жизни».