[566]
Пушкарёв С. Г.
НА БРОНЕПОЕЗДЕ «ОФИЦЕР» В БЕЛОЙ ТАВРИИ. 1920 ГОД
21 сентября — вечером был в управлении бронепоездных дивизионов, адъютант поручик Канавин послал в управление 2 дивизиона; на «Офицере» есть вакансии пулемётчиков, на «Солдате» — нет. Во втором дивизионе никого не застал; пришёл туда 22-го вечером и получил согласие, потом бумагу из Управления бронедивизионов Начальнику авиации о неимении препятствий к переводу меня на бронепоезд.
23 сентября — написал докладную записку начальнику Общего отделения: «Усматривая из угрозы руководящего моими работами полк. Шимкевича скрутить меня, что я, служа в управлении, не соответствую своему назначению, и не желая быть скрученным, прошу ходатайства Вашего перед Начальником авиации об откомандировании меня в распоряжение Начальника бронепоездных дивизионов Русской армии, дабы я мог послужить Русскому делу боевой работой на фронте».
Чиновник Кузнецов: если напишу: «не желая быть скрученным», меня отправят не на бронепоезд, а к прокурору.
23 сентября в газете приказ Главнокомандующего о воспрещении возбуждения политической и национальной розни. Ответ на выступление национальной севастопольской общины, некоторых членов севастопольского духовенства.
25 сентября — говорил с начальником Общего отделения полковником Терлецким и просил его об откомандировании; сначала дал неопределённый ответ; потом согласился. [567] 26-го получил бумаги к начальнику бронепоездных дивизионов: «при чём препровождается вольноопределяющийся Сергей Пушкарёв для службы на бронепоезде».
27 сентября — сдавал дела Ш. (перед этим он на два дня уезжал), бумаги в порядке... Отряд зелёных человек в двести захватил в лесу в 25 верстах от Севастополя посланных для рубки дров на зиму 4 солдат из Управления и 4 из 2-го авиационного парка; зелёные с 2 пулемётами были под командой бывшего адъютанта ген. Май-Маевского кап. Макарова и назвали себя 4-м Советским повстанческим полком. Семерых солдат они оставили у себя служить, а Босько-писаря отпустили, он упросил: он человек слабый — нестроевой, воевать не может, кроме того, у него в Севастополе жена больная; его раздели до белья, остальным же выдали винтовки, построили их вместе со своими, и потом какой-то комиссар не то делегат вычитывал, за что они борются — конечно, за свободу против угнетателей-золотопогонников. 26-го пришел в Управление Босько, а 27-го прибежал из отряда (принеся винтовку и патроны) солдат Стригунов.
28 сентября — утром распрощался с командой и пришёл в Управление броневых дивизионов, в помещение бронепоезда «Грозный», недалеко от Царской пристани. Уходя, бросил прощальный взгляд на Херсонское море. Зашёл в Отдел печати, взял по два экземпляра земельного закона от 25 мая с дополнениями и закон о волостном земстве. После обеда (кусок черного хлеба) прощался с Севастополем: был на Малаховом кургане, на 21-й батарее, где стоит высокая колонна — памятник «Героям вылазок 1854—1855», на Историческом бульваре, в панораме обороны, которая на этот раз не произвела столь чарующего впечатления, как в первый раз.
В 6 часов вечера — бумага о моём назначении на бронепоезд «Офицер» ещё не подписана, не было ген. Иванова. Пошёл ещё раз попрощаться с Херсонесом и купить в лавке открыток с видами Севастополя — не было ни одной. [568]
29 сентября — утром получил из управления начальника бронепоездных дивизионов приказ о назначении меня на лёгкий бронепоезд «Офицер» и сдал его в управление 2-го дивизиона для получения предписания и литера. Прочёл земельный и волостной законы. Был в команде «скорой помощи» военным — Белого креста — просил перемену белья (у меня холодное, нижней рубахи нет вовсе, кальсоны — ужас!). У них белья нет. Был в читальне — перемирие с большевиками... что-то нам слишком много писали про развал Красной армии. В 5 часов получил бумаги, в 6 часов выехал из Севастополя.
30 сентября — утром прибыл в Таганаш, где сейчас стоит бронепоезд «Офицер». Ехать было ужасно: товарный вагон донельзя переполнен солдатами и женщинами с пустыми мешками и корзинками, едущими в район Мелитополя за продуктами; всю ночь в вагоне шум, крики, перебранка — особенно при всякой перегруппировке на больших станциях: не толкайтесь! Ой-ой ногу отдавили! Куда ты прёшь, чёрт слепой, иль не видишь, тут человек сидит! И т. д., и т. д. без конца; в вагоне полная тьма, лишь по временам освещается спичкой или зажигалкой. Я хотел заехать в Симферополь — получить бумагу о ранении, но отметил — пустое попечение; когда представил себе, что из-за бумаги придётся ещё раз выдержать такую штурму.
В Таганаше явился в канцелярию бронепоезда «Офицер» (рядом стоял ещё «Волк»), предъявил бумаги, потом к командиру. Пошёл пройтись — вышел за станционный посёлок и близко, на расстоянии какой-то четверти версты, увидел кладбище со свежими крестами, пошёл туда. Первая попавшаяся надпись (простым карандашом на деревянной дощечке).
«Лёгкого бронепоезда «Святой Георгий Победоносец» капитан Александр Павлович Сушнарёв. Пал смертью храбрых 18 августа 1920 года в бою у станции Бурчацк». А вот и нашего бронепоезда: «Штабс-капитан бронепоезда «Офицер» Владимир Сергеевич Сомов, убитый в бою под станцией Рыково 25 мая 1920 года». [569]
Не всем павшим в боях за Родину так посчастливилось: на некоторых крестах прибиты деревянные дощечки, но ничего не написано, даже имени погибших, очевидно, забыли или некогда было, а на одной дощечке синим карандашом написано одно слово «Помню». Так здесь лежат в далёкой крымской степи кости русских офицеров, студентов, солдат, убитых русскими же людьми — во славу кровавого, проклятого III Интернационала, и могилы их не украсит цветами рука любимой женщины, не оросит маленькие холмики материнская слеза.
Часов в 11 спрашиваю командира; говорят, ещё спит. Хожу жду. Наконец в первом часу дождался аудиенции; стучу в купе, тихим голосом — войдите. Открываю дверь, там полковник Лебедев всё ещё лежит в постели, в белоснежной рубашке, до пояса закрыт одеялом, курит папироску. В купе ещё молодая женщина и 2 офицера. Докладываю о своём назначении, предупреждаю, что не могу делать очень тяжёлую работу... строит недовольную гримасу; покорно вас благодарю, зачем же мне нужны такие помощники, у нас ведь не одна только война, а всякую работу придётся делать. — Я буду всякую работу делать, не откажусь, сколько могу. Спрашивает о моём образовании, узнал... смягчается как будто и направляет обратно в канцелярию, дабы меня зачислили на службу. Там берут у меня бумаги, спрашивают, когда поступил в Добровольческую армию, где служил в последнее время, направляют к вахмистру, он укажет помещение. Идём в вагон третьего класса, там полно вольноперов; нет верхней полки в одном месте, пристраиваем полку, устраиваюсь. Напротив внизу — студент-естественник Пронин (Харьковский университет). Говорит, что здесь все студенты и гимназисты, словом, интеллигентная публика, с которой я скоро сживусь. Пока что слышу брань и ссоры по пустякам, не хуже чем среди «простых солдат» (хоть не чавкают).
1 октября — утром Пронин с увлечением говорит о бабочках и гусеницах; сначала его слушают с интересом, потом насмехаются. Офицеры пьют и гуляют, из вагона столовой [570] крики, смех, пьяные песни, вольноперы ругаются, говорят, что полковник Лебедев ловчится от позиции и что мы скоро идём в Симферополь, туда же везут вагон соли, который солдаты грузят и перегружают, ругаясь: спекулянты такие-сякие!
2 октября — в хозяйственном наряде, пилю дрова, таскаю воду на кухню, потом воду в третий класс.
3 октября — утром новости с фронта: приехали солдаты с «Волка», база которого стоит рядом с нами. Красная конница разбита нашими под руководством самого Врангеля, но у нас тяжёлая потеря: убит доблестный «кубанский орёл» генерал Бабиев. В ночь на З-е выехали в Симферополь квартирьеры — офицер и два вольнопера. Караулил часовым у денежного ящика. Мои «разводящие» — гимназисты или реалисты 17—18 лет (бомбардиры). Читал газету «Таврический голос»: одновременно с успехами на северном фронте Русская армия отошла с правого берега Днепра вследствие сосредоточения противником значительно превосходящих сил. Недовольство офицерами: спекулируют солью, уклоняются от позиций, ловчат, с боевой площадки принесли один (из четырёх) пулемётов и насыпали на его место соли. «Вот бы Врангелю донести». Ожидаем ехать в Симферополь, со складов получим дополнительный запас снарядов и патронов. Ждём, 2, 3, 4-го не едем, приходят паровозы, но не за нами.
4 октября — уходит «Волк», стоявший рядом, мы остаёмся.
5 октября — утром приехали квартирьеры из Симферополя. Говорят, квартир нет, и мы останемся в Таганаше. Всеобщее разочарование. Одна из наших бронеплощадок взята и увезена в Керчь для ремонта орудия. Слух о прорыве со стороны Бердянска большевистской кавалерии, передовые разъезды были в 12 верстах от Мелитополя. Прорыв (500—1000 сабель) ликвидирован. Едем — не едем в Симферополь. [571]
7 октября — стало известно — едем. Вечером сдаём свою бронеплощадку «Святому Георгию Победоносцу», вытащили пулемёты и соль... В ночь на 8-е поехали (вместе с базами «Святого Георгия Победоносца» и «Единой России»).
8 октября — утром стоим в Джанкое. После обеда едем в Симферополь, куда приходили ночью.
9 октября — был в Симферополе — просторный городок. Вечером были на беседе в соборе священника Востокова: необходимость восстановления монархии, «возвратить обиженным отнятое», наследовать по прежним законам, а не по народному избранию; иерархи пишут грамоту, Главнокомандующий издаёт приказ по войскам, народ пойдёт за нами. Спели хором «Воскресение Христово видевше», потом вылез Буженко с пророчествами какого-то кавказского старца о современной разрухе; мы (человек 10) ушли. Читал приказ Главнокомандующего о заключении мира Советской России с Польшей.
10 октября — красные содержат под Каховкой 40 полков пехоты, 20 полков конницы, массу артиллерии и броневиков; с нашей стороны — также переброшены туда все лучшие части; в ночь проехал на фронт Врангель. Вечером из Симферополя крестным ходом принесли на вокзал Курскую чудотворную икону «Знамение» для отправки её на фронт... Предстоит решающее сражение.
11 октября — был в бане. Песня команды:
Пусть смерть несут гранаты,
Мы смело двинемся вперед,
Мы русские солдаты.
Потомки мы богатырей,
И дело наше правое.
Сумеем честь мы отстоять
И умереть со славой.
Не плачьте, деды и отцы,
Не плачьте, жены, дети, [572]
Для блага Родины своей
Забудем всё на свете.
Не плачь о нас, Святая Русь,
Не надо слёз, не надо,
Молись за павших и живых,
Молитва нам отрада.
Вперёд смелее на врага,
Вперёд, бойцы лихие.
Господь за нас, мы победим,
Да здравствует Россия!
12 октября — в экстренном выпуске газет читаем официальное сообщение об оставлении нами Александровска, хотя и без боя и без давления со стороны противника... на одном из запасных путей стоит поезд с беженцами из Александровска.
13—14 октября — перегрузка: освобождаем два цейхгауза, снаряды и патроны, пулемёты и все артиллерийские и пулемётные принадлежности перетаскиваем на открытую площадку — это в октябре! (правда, закрываем брезентом); освобождаем вагон, в котором мы помещались; половина занимает (14 человек) один из цейхгаузов, половина размещена по другим вагонам; перед уходом разгром: снимаем верхние полки (для оборудования цейхгауза под жильё), двери, блоки, вынимаем оконные рамы со стёклами и т. д. Распоряжение Начвосо об отобрании у нас вагонов. Разгромленный вагон будет стоять где-нибудь на запасных путях; в одном цейхгаузе — помещение для команды, в другом будут ездить спекулянты, а нам для цейхгауза всё равно придётся просить и получать вагон, ибо не могут же оружейные припасы оставаться под открытым небом!
14 октября — разговор: под Севастополем покушение на взрыв моста, потом попорчен путь перед поездом Врангеля, сторож аметил, и крушение предотвращено. Вечером видим: на фронт идут 9 платформ с американскими «фордами» (лёгкие, аккуратные), по три пулемёта на каждом.
Во время стоянки в Симферополе старшина вагона унтер-офицер Усевич напился пьян, отнял у торговки яблоки. [573] Наказание: 15 суток «под винт» и месяц без отпуска. Старший офицер капитан Барковский держит речь к команде: заслуживал военно-полевого суда и смертной казни. На этот раз его удалось выручить, но за всякого мы хлопотать не можем, поэтому пусть это будет первый и последний раз.
В Симферополе мы получили боевую площадку (2 орудия) большевистского бронепоезда «Троцкого», нагрузили её снарядами, поставили 6 пулемётов.
16 октября — получил винтовку 102148, сделанную на Тульском оружейном заводе в 1919 году — пятиугольная звезда и Р.С.Ф.С.Р. Оказалась не годною — не выбрасывала патронов — переменил на английское изделие — короткий и удобный «Ли-Энфилд».
18 октября — утром приехали в Биюк-Онлар. У нас в вагоне: старший унтер-офицер Лазаренко (грубый и глупо-самодовольный кубанец) кричит вольноопределяющемуся Минину: подмести — а я обязан? — ну, не разговаривать! Матюк — обратный матюк...
Днём — приказ поезду выступить на север, слухи о большевицком прорыве. Утром проезжали через Чонгар и приезжаем в Джимбулук; здесь встречали донскую конницу: рассказывают, что красные прорвались от Днепра, взяли Ново-Алексеевку, где порубали много офицеров, взорвали 10 вагонов патронов, в Салькове, в лазарете перебили докторов и фельдшеров, сестёр увезли с собой; взяли Мелитополь, захватили на станции 8 составов с разными вещами и с обмундированием, приготовленным для раздачи (самое обидное). Офицер-марковец говорит, что в Мелитополе взято полевое казначейство — 800 миллионов рублей. В Рыково разделали интендантство. Донцы говорят, что в Ново-Алексеевке было 12 (или 16) полков красных, наших — всего 2; подкрепления красных разбиты и разделились на две группы (одна ушла на Геническ, вторая — в другую сторону). Мелитополь взят обратно конницей Барбовича. В Мелитополе отрезаны наши бронепоезда [574] «Солдат» и «Севастополец». Команда «Солдата» спаслась, «Севастопольца» погибла. Бронепоезда «Москва» и «Единая Россия», бывшие на этом участке, спаслись; на них пошла в атаку большевистская кавалерия (2 полка), но была встречена губительным картечным и пулемётным огнём и отбита с большими потерями.
19 октября — вечером наш бронепоезд выходил на позицию, доходя до Ново-Алексеевки, после обеда вернулся, ибо конница красных уже изгнана из этого района и биться им было не с кем. Говорят: по дороге видели много убитых людей и лошадей; на станциях Сальково и Ново-Алексеевка — полный разгром.
Теперь говорят, Мелитополь взят обратно конницей Барбовича, причём взято около 9000 пленных, взята будто бы и Каховка. Вообще большевистский прорыв ликвидирован. С утра видим, тянутся почти непрерывной цепью обозы (из-под Александровска и Мелитополя). Вот идёт большая толпа, серая, плохо одетая; думаем, пленные, нет с винтовками; оказалось, это запасной корниловский батальон — правда, большинство пленные, взятые всего 2—3 недели назад. Вообще, видимо, в тылу у нас произведена порядочная кутерьма. Мы едем — база и боевой — на ст. Чонгар, цепляется масса солдат и «вольных» (беженцев). Привезли трофейную газету «Борьба» от 17 октября, странно, пишут о развале в красной армии, о сочувствии населения Врангелю, о земельной реформе.
20 октября — с утра выезжаем на позиции; я по наряду — фельдшер! Оказывается, капитан Шахаратов назначил меня на оную должность до возвращения уехавшего в Севастополь второго нашего фельдшера. Отменять уже поздно, пришлось ехать в качестве фельдшера или санитара, лучше сказать военного корреспондента, ибо, не будучи привязан к орудию и пулемёту, я мог всё время оставаться наверху площадки и наблюдать открывавшиеся картины, с нами ехал и командир дивизиона полковник Лебедев, инспектор артиллерии — генерал-лейтенант с [575] адъютантом, полковником, за командира батареи молодой капитан Барховский. Идём на Джимбулук, Сальково, Ново-Алексеевку. На первых двух станциях подолгу стояли, пропуская много встречных составов со всяким барахлом и пустыми вагонами. От Салькова идём к Ново-Алексеевке — там уже бой. По дороге непрерывной вереницей тянутся обозы и отступающие части, некоторые сравнительно в порядке, другие — толпы оборванцев; попадаются и толпы пленных.
На Ново-Алексеевку наступают значительные силы конницы и пехоты красных, а станция обстреливалась артиллерийским огнем. Кроме нас, на станции стоят бронепоезда «Дмитрий Донской», «Иоанн Калита», «Единая Россия» и ведут бой («Дроздовец» и «Генерал Алексеев», говорят, достались красным, а «Единая Россия» сегодня утром бросила свою базу в Рыково). Мы попытаемся вывезти огнесклад — 30 вагонов со снарядами, но он стоит в тупике, и нам загораживает к нему путь стоящий впереди нас на том же пути «Дмитрий Донской». Начальник дивизиона послал приказ «Дмитрию» взять сколько он может вагонов и накатить их на нас, чтобы мы их прицепили и вывезли, а остальные забрал бы «Дмитрий» сам. «Дмитрий» отходит от нас за стрелку, но почему-то не идёт к составу со снарядами, а остановившись, ведёт огонь по красным. В это время упорно и хорошо бившая по красным корниловская батарея (4 пушки) уходит, затем через станцию проходят кучки пехоты: у десятого из сотни есть корниловские погоны и кокарды, остальные по виду ничем не отличаются от красноармейцев, одеты очень скверно и холодно. Спрашиваем: «Какого полка?» Отвечают: «1-го Корниловского». Скоро к нам подбегает офицер и передаёт приказ начальника Корниловской дивизии бронепоездам отходить вместе с пехотой. Начинаем отходить: сначала «Единая Россия», «Иоанн Калита», потом мы. Последним «Дмитрий Донской». Снаряды оставляются большевикам. Один из офицеров говорит полковнику Лебедеву: «Господин полковник, может, снаряды взорвать бы?» — «А чем мы их будем взрывать? У нас нет пироксилина», — [576] (зато была соль). Уходим (не понимаю, почему было не расстрелять в упор огнесклад). Отходим медленно, красные наседают пехотной цепью и кавалерийской лавой, батарея обстреливает нас, наши оба орудия отвечают, снаряды ложатся хорошо, но красные продолжают наседать и подходят настолько близко, что наши открывают по ним пулемётный огонь с прицелом 16, то есть немного больше версты, цепь останавливается и ложится, а конница отходит вправо к станции Ново-Алексеевка, оставленной нами, перед заходом солнца бой затихает; всего мы выпустили около сотни снарядов и трёх пулемётных лент. Вечером стоим на станции Сальково; пехота (кажется, дроздовцы) занимает окопы, приготовленные здесь раньше, и скоро из наших окопов начинают трещать пулемёты, очевидно красные, несмотря на темноту, продолжают наступление. Я хожу дневальным около нашей площадки (несмотря на своё фельдшерское «достоинство»), вдруг жжик, жжик, по броневику сыплется дождь пуль — мы попали под пулемётный огонь. Получили приказ приготовить к бою орудия и пулемёты, но потом приказ — отходить на Чонгар, к базе, а для помощи пехоте остаётся идущий позади всех «Дмитрий Донской». Ночью приходили на Чонгар, усталые, голодные, как собаки, и промёрзли насквозь (хотя на нашей бронированной площадке имеется печь, но она только дымит, а не греет — дрова сырые).
21 октября — под утро смена выходит на площадке на позицию, а мы едем на Сиваш, обгоняя опять бесконечные обозы с боевыми припасами и всяким барахлом. Идём очень медленно, два раза останавливаемся совсем, в паровозе какая-то неисправность, и механики его потушили. Всеобщее возмущение, ругня на поезде. Механиков арестовывают и приставляют к ним караул, а на паровоз сажают своего механика и двух солдат-дорожников, мы же готовим дрова для паровоза, наливаем воду в котёл. Часа через два поезд наконец двигается дальше, переходит Сивашский мост и дамбу, и вот мы снова в Крыму (как говорил [577] поручик Ефремов, полгода мы шли туда и три дня обратно).
По дороге от Чонгара до Таганаша по обеим сторонам дороги валяются брошенные при отступлении повозки и трупы лошадей, павших уже не от вражеских снарядов, а от голода и истощения; особо тяжёлое впечатление произвела на меня группа: две лошади — одна лежит и дёргается всем телом, видимо, пытаясь встать, другая сидит как собака, на заду и на двух передних ногах и беспомощно смотрит по сторонам. Не знаю почему, но мне этих безмолвных страданий лошадей больше жалко, чем страдающих на войне людей. И не мне одному, мою мысль выразил и наш солдат Болдырев.
Доехав до Таганаша, все радуются, почувствовав себя в безопасности, а как хотели из Крыма уехать. Между Сивашом и Таганашем обогнали дроздовскую пехоту, которая производит очень благоприятное впечатление: сравнительно большой состав — 50—70 человек в роте, все одеты в шинели, у большинства погоны и кокарды в отличие от корниловцев. Говорят, что при отступлении дрозды потеряли всего около 20 человек. Увидев их, я подбодрился: значит, мы ещё повоюем. Вечером возвращается выехавшая накануне ночью наша боевая смена; рассказывают — под утро они сделали налёт на Джимбулук, который уже был к тому времени занят красными после оставления нами Сальковских позиций. Обстреляны в упор картечным, пулемётным и ружейным огнем; отвечая направо и налево, они произвели на станции кутерьму, они отошли к Чонгару. Наша пехота и конница к тому времени уже отошла за Сивашский мост; наши поезда отходят далее к Сивашу, красные надвигаются и занимают Чонгар, потом наши поезда, прикрывавшие отступление, отходят за мост, который тем временем уже обстреливается артиллерийским огнём, и около 6 часов вечера Сивашский мост взрывается, и крымская бутылка закупорена...
Наш поезд отходил последним, останавливаясь за семафором ст. Таганаш. Ночью (с 12 до 4 часов) я «дневальный» [578] на боевой площадке (холод, ветер), смотрю на север: там в ночной темноте за Сивашом в пяти верстах простирается от Крыма до Архангельска необъятное море залившего нашу Родину красного Интернационала, и только здесь, на ничтожном клочке, оставшемся от некогда Великого Русского государства, держимся мы, кучка Белой гвардии.
Дай Боже победу Белому делу.
22 октября — утром говорят: получено предписание, чтобы нас отправить в Симферополь. В нашем вагоне происходит приборка и выгрузка соли, которую наши ребята набрали в Таганаше, желая спекульнуть ею при нашем предполагавшемся наступлении на север: соль в ящиках и мешках, под койками. Теперь её высыпают прямо на полотно. Приходит поручик Иван Иванович Ефремов: «Что, ребята, делаете, соль загоняете? Почём?» — «За свою цену, Иван Иванович, по себестоимости», — отвечают ребята и продолжают со смехом и прибаутками высыпать соль из вагона.
Слухи, что Польша возобновила военные действия против Советской России. Болдырев: «Я думаю, Петя теперь немцев позовёт на помощь». Так всякий отыскивает путь спасения. Обсуждаются шансы перехода большевиков через Сиваш. Говорит, что уже в ночь на сегодня группа красных, человек в 300, пыталась перебраться на наш берег, но пулемётным огнём была отбита и почти уничтожена.
На вечерней поверке читают приказ комброни Шахаратова с благодарностью поезду. После поверки Ш. говорит, что красные послали своих агентов взрывать наши бронепоезда, почему наши дневальные должны быть особенно бдительны при несении караульной службы.
Вечером выходим из Таганаша в Симферополь.
23 октября — утром стоим в городе, где сгружаем дрова и пшеницу и оставляем четырёх человек вдобавок к тем двенадцати, которые были оставлены раньше; они составят третью смену. В Симферополе стоим три дня. [579]
27 октября — получаем приказ идти во Владиславовку (под Феодосией) против зелёных; доехали до Джанкоя, здесь задержаны.
28 октября — говорят, снова пойдём на север, на позиции.
29 октября — в ночь приходим на Таганаш, под утро слышна непрерывная канонада, очевидно, красные пытаются прорваться. Днём выезжаем на позицию, на дамбу, картечным и пулемётным огнём разгоняем красных, пытающихся починить Сивашский мост. По поезду бьёт артиллерия, снаряды ложатся совсем близко, мы отходим. Ночью выезжает вторая смена с капитаном Лабовичем. Часа через два прибегают — угробили состав, красные перешли дамбу (пехота — 134-й пехотный Феодосийский полк — не оказала сопротивления).
Утром наш бронепоезд «Офицер» под командой капитана Шахаратова выходит на Сивашские позиции. Уже подъезжая к дамбе, мы подверглись обстрелу артиллерии красных, отвечая на их огонь огнём нашего головного орудия, выехали на дамбу и покатили к мосту, который красные сапёры пытались исправить. Открыв по работавшим огонь из орудия и из двух пулемётов, мы разогнали их, но артиллерийский огонь красных настолько усилился и снаряды стали ложиться так близко, что поезд наш стал отходить с дамбы и затем, постреляв ещё несколько, стал отходить к станции Таганаш. Наше внимание привлёк артиллерийский, а затем и пулемётный огонь с правой стороны, — оказалось, что красные переправились где-то правее нас на Тюп-Джанкойский полуостров и ведут наступление на Таганаш, нам в тыл. Бронепоезд «Единая Россия» вёл по наступавшим огонь уже с самой станции Таганаш; мы присоединились к нему, справа подошли какие-то части (наши), и наступавшие цепи красных были отброшены. В Таганаше была в это время уже полная паника, между прочим, разбежался, бросив лазаретное имущество, [580] низший персонал бывшего там эпидемического госпиталя (больные были вывезены накануне). Наша смена бросилась в Таганаш «лататься» — специальное мародёрское выражение — и натащили оттуда всякой всячины, между прочим и матрацы — мешки из-под тифозных больных — на предмет загонки их в Симферополе, по 10 000 рублей мешок; впоследствии после настойчивых приказаний офицеров заразные мешки были, наконец, брошены. Вечером выехала на позицию наша вторая смена под командой капитана Лабовича, а мы, оставшись, сидели не раздеваясь в боевой готовности на базе, образовав один пулемётный и два пехотных взвода. Ночью мы слышали со стороны Сивашских позиций сильный артиллерийский и пулемётный огонь; наконец всё затихло, и скоро к нам прибежали первые вестники несчастья — двое вольноперов, за которыми потом кучками стали подходить офицеры и солдаты второй смены, которые рассказали нам о гибели нашего броневика: наша пехота, занимавшая позиции по ту сторону Сиваша, — Феодосийский полк — разбежалась и пустила красных на эту сторону; переправившиеся пустили наш поезд на дамбу, а затем в тылу у него, в 4 верстах от Таганаша, заложили какой-то взрывчатый ряд, который взорвался при возвращении нашего полка и сбросил с рельс переднюю площадку, вследствие поезд стал, а красные в этот момент открыли по нам бешеный обстрел из винтовок и пулемётов с самого близкого расстояния. Наша команда отчаянно отбивалась картечным и пулемётным огнем, и когда красные после двух отбитых атак отступили, наши бросили бронепоезд, стали в темноте и под обстрелом с обеих сторон отходить к станции, при этом был ранен и оставлен на путях артиллерист — капитан Соколов, а остальные раненые — поручик Ищенко и помощник механика Крысин — были принесены на базу. Станцию Таганаш прикрывал бронепоезд «Единая Россия», поэтому красные не решились её атаковать (артиллерию они ещё не успели переправить) (подробнее об этом последнем бое «Офицера», одном из последних [581] боёв Русской армии в Крыму, очерк А. Волкова «О бронепоездах Добровольческой армии», напечатанный на страницах «Военной Были»).
30 октября — под утро наша база стала постепенно «наматываться» в Джанкой, куда мы прибыли утром, когда уже рассвело, и здесь мы застали уже признаки близкого конца: станция была забита множеством поездных составов, брошенных на произвол судьбы, и теперь население и солдаты общими силами грабили казённое достояние; команда, увы, немедленно приняла в этом деле участие и стала «лататься» чем попало, в вагон тащили шапки, кожаные безрукавки, фанеру, затем — множество ящиков с газолином — последнее на предмет «загонки», которая по-прежнему ожидалась. Ящики были очень тяжёлые — больше пуда весом, наши ребята тащили их, надуваясь, с покрасневшими от напряжения лицами и бессмысленно выпученными глазами. Дальнейший наш отход едва не закончился из-за отсутствия исправного паровоза, и нам уже было приказано собирать манатки и готовиться к походу на Симферополь пешим порядком. Но наконец где-то раздобыли какой-то растрёпанный паровоз, посадили на него своего механика и своих дорожников и стали «наматываться» дальше.
В Сарабузе на наш поезд погрузилась отступавшая отсюда Дроздовская дивизия, точнее, её остатки, и мы двинулись дальше на Симферополь. В Сарабузе наблюдал дикую картину разгрузки и расхищения импортных складов со всякой всячиной. Доехали к вечеру до Симферополя, и там та же картина разгрома и расхищения. Наши интенданты оказались и на этот раз «на высоте своего положения»: несмотря на изданный месяца полтора назад категорический приказ Главнокомандующего о том, чтобы интендантства не обогащали складов обмундирования, а раздали все имеющиеся запасы войсковым частям, всё обмундирование по-прежнему мирно покоилось на складах [582] и в вагонах, а в войсках по-прежнему были и разутые, и раздетые (хотя на этот раз процент их был не так велик, как в армии Деникина).
31 октября — под утро нашу базу подцепил броневик «Дмитрий Донской» и повёз нас в Севастополь. По всему пути параллельно железной дороге тянулись бесконечной лентой наши базы и отходящие. Перед Симферополем за несколько станций слухи: «В Симферополе восстали рабочие, разобраны пути, и дальше нам проехать не удастся». Наше начальство приказало нам приготовить пулемёты. «Восстание» оказалось обыкновенным грабежом. Перед Севастополем, в Мекензиевых горах, наши «предприниматели» загнали газолин по 40—50—60 тысяч за ящик, но, увы, наши деньги уже никому ни на что не нужны. Ещё в Инкермане слышали, что в Севастополе грузятся на корабли, говорят, части Севастопольского гарнизона уже погрузились.
Мы останавливаемся около Килен-бухты и быстро выходим, идём к стоящему пароходу «Саратов», на который грузились корниловцы и некоторые другие части (марковцы и дроздовцы уже погрузились на «Херсон», который стоит рядом). Перед пароходом масса солдат, стремящихся попасть на него и сдерживаемых корниловской охраной. После обычных в таких случаях криков, шума, давки наша команда наконец погружается на теплоход, где нас загоняют в третий трюм вместе с командами поездов «Грозный» и «Святой Георгий Победоносец», некоторыми другими техническими частями. В трюме набились, как сельди в бочонок. Рядом лежат какие-то мешки с ячменём и пшеницей. Первую ночь я провел без сна (это была уже третья бессонная ночь), сидя на каком-то бочонке, ибо лечь было решительно негде. На следующий день и мы кое-как устроились, и ночи на 2 и 3 ноября мы уже спали, хотя и в скрюченном положении.
1 ноября — я вышел на палубу и увидел, что погрузка войск на наш пароход ещё не кончилась, на пристани накопилось множество солдат с мешками и винтовками ещё [583] в большем беспорядке, чем накануне. Масса людей непрерывно напирала на сходни, желая влезть на пароход, лезущим кричали «назад», отталкивали их, наконец раздавались крики «Стой! Стрелять буду!». И затем действительно раздавались выстрелы (конечно, не в толпу, а вверх). Напирающие шарахались назад, а затем через минуту снова начинались «штурмы». Наконец пароход наш отчалил от пристани и остановился в нескольких десятках саженей, однако погрузка ещё не кончилась: одна за другой к пароходу с берега подходили шлюпки с последними оставшимися на берегу корниловскими частями. Оттуда крики: «5-я корниловская батарея! 6-я корниловская батарея!» (некорниловцев уже не пускали на пароход). Многие шлюпки подъезжали с пулемётами, но грузить их на пароход с лодок затруднительно, и вот они один за другим летят в море и следом за ними — ящик с пулемётами. Часов в десять к нашему пароходу быстро идёт аккуратный катер Морского ведомства, и на палубе проносится: тише, тише, Врангель едет! Подъезжает катер, и на палубе его стоит высокая фигура Врангеля в форме генерала Корниловской дивизии. Подъехав к пароходу, он громким и хриплым голосом кричит: «Здорово, орлы-корниловцы!» «Здравия желаем, Выше Высокопревосходительство!» — нестройно отвечает толпа, стоящая на палубе. «Спасибо вам за славную службу». — «Рады стараться», — так же нестройно отвечает толпа. Катер Врангеля бежит к «Херсону», потом к пристани, где толпятся желающие попасть на пароходы. Около пристани катер останавливается. Как передавали, здесь Врангель успокаивал толпу, обещая предоставить всем желающим возможность уехать. Передавали ещё, что Врангель издал приказ такого содержания: Русская армия отступает перед врагом, не в силах сдержать напора красных. При таких условиях я вынужден начать эвакуацию Севастополя и армии; предупреждаю, однако, что эвакуирующимся придётся перенести много невзгод и лишений, ибо у меня нет ни продуктов, ни казны, поэтому всем, кому не угрожает опасность от большевиков, рекомендуется [584] оставаться в Крыму. Однако вся масса солдатская прёт и прёт — куда и зачем?
Днём наш пароход тихо отходит из бухты на внешний рейд. При отходе следующего парохода вдруг раздается пулемётный огонь, но ответный огонь с миноносца быстро приводит к молчанию чересчур торопливых товарищей. Проходим мимо Севастополя, везде мёртвая пустота. Приморский бульвар, на котором обычно толпа, что пушкой не пробьёшь, нет ни души. Вдруг на бульваре показалась группа из 6 военных, среди которых выделяется одна высокая фигура генерала. «Врангель», «Врангель», — говорят смотрящие в бинокли. Вождь провожает своих отъезжающих соратников. Вот проходит перед нами покидаемый Севастополь: вот величественный храм Херсонского монастыря. Мы останавливаемся на несколько часов на внешнем рейде, вечером снимаемся и идём — курс на Босфор.
Прощай Херсонес, прощай Севастополь, прощай Россия...
...В Галлиполи — по рассказу подполковника Безуглого (4-й Дроздовский полк). К 25 октября дроздовцы, пришедшие пешком из Таганаша, занимали позиции на Перекопском перешейке, правее дороги, идущей с Каховки на Перекоп и далее на Симферополь. Корниловцы левее этой дороги. Дроздовский резерв стоял в Армянске. Состав 1-го Дроздовского полка доходил до 1000, 2-го — до 800 штыков. В ночь на 26 октября дроздовцы услышали пулемётную и ружейную стрельбу с Чувашского (Литовского) полуострова, который занимали кубанцы, оказалось, что ночью на полуостров переправился полк красных, кубанцы «проспали». Утром 26-го переправа красных продолжалась, несмотря на то что по переправившимся били с правого фланга наших перекопских позиций 12 орудий. 2-й Дроздовский полк, стоявший в Армянске в резерве, был двинут на Чувашский полуостров для поддержки наших частей, и сначала переправившиеся красные были потеснены и начали отход, но в это время два батальона дроздовцев перешли на сторону красных, предупредив предварительно своих офицеров о своём намерении сдаться [585] красным и предоставив им возможность уйти. Солдаты (в большинстве своём — недавно взятые в плен красноармейцы) с белыми флагами ушли за начавшими было отходить красными. Тем временем в течение 26 октября к красным непрерывно подходили на помощь вновь переправившиеся массы войск, и днём 26-го на полуострове были установлены красными 11 орудий, начавших обстрел наших позиций. В 2 часа ночи на 27-е дроздовцы, занимавшие перекопские позиции, получили приказ сняться и идти на Армянск, а в час дня отступили уже в Юшунь (дроздовцы и часть корниловцев). 28-го утром — приказ перейти в наступление. Но разыгравшиеся бои, особенно упорные на Карповой балке, где позиции переходили несколько раз из рук в руки, не смогли сломить натиска наседавших красных, и отступление продолжалось. 28-го днём Юшунь уже был занят красными. В ночь на 29-е октября командир 4-го Дроздовского полка созвал офицеров, сообщил им о том, что положение безнадёжно, предложил тем, кто желает, кто не боится красных, остаться, а остальным приказано было идти к железной дороге по направлению к станции Курман-Кемельчи. Желающих остаться не оказалось, но страшная усталость, вызванная многодневными непрерывными переходами, привела к тому, что довольно много солдат и даже некоторые офицеры оставались во встречавшихся на пути деревнях, не будучи в состоянии идти дальше. 30 октября стало известно, что красные заняли уже Джанкой, и дроздовцы взяли направление южнее, на станцию Биюк-Онлар, где они наконец погрузились в эшелон и двинулись, захватив с собой винтовки, пулемёты и патроны, на юг — до Севастополя...