[533]
Альбов А. П.
НАЧАЛО КОНЦА
Отступление добровольческой армии осенью 1919 г.
от Орла до Новороссийска
Бронепоезд «Генерал Дроздовский», на котором я прослужил с момента поступления в Добровольческую армию и до ухода из Туапсе в Крым, участвовал в боях за взятие Курска и Орла, дойдя, таким образом, до крайнего пункта нашего наступления в направлении Москвы.
После взятия Орла наш бронепоезд был переброшен на Брянское направление. Бои велись на жел.-дорожном пути, ведущем через станцию Навля на Брянск. Мы со дня на день ждали захвата этой важной станции. Крайним пунктом нашего продвижения вперёд оказался маленький разъезд Погребы, совсем недалеко от важной станции Навля. Там нам пришлось остановиться, так как красные при отступлении взорвали маленький железнодорожный мост над ручьем. Наши сапёры, осмотрев мостик, сказали, что на восстановление его потребуется не более двух дней, так как ручеёк легко перекрыть «клеткой» из имеющихся у нас шпал и по ней проложить рельсы.
Но этот план пришлось оставить ввиду того, что на бронепоезде неожиданно были получены сведения о начавшемся контрнаступлений красных, которые прорвали наш фронт у с. Дмитровск-Орловский и уже отрезали группу войск с нашими бронепоездами от тыла.
Самое же неприятное было то, что, по сведениям нашего командования, красные захватили у нас в тылу большой железнодорожный мост — единственный путь для отхода бронепоезда. После короткого совещания офицеров командир нашего бронепоезда собрал всю команду и объяснил, что единственный способ выйти из окружения — это проскочить занятый красными мост до того, как они взорвут его. [534]
Для поднятия духа наш командир приказал выдать всей команде водку с закуской, о которой мы сами позаботились — яичницу с салом и чёрным хлебом.
Сразу же после ужина наш бронепоезд полным ходом двинулся назад, в направлении захваченного красными моста. Мост удалось проскочить без всяких затруднений, красные не успели даже испортить железнодорожные пути. Находившиеся на мосту красноармейцы открыли по бронепоезду ружейный огонь, но мы быстро усмирили их огнём из наших пулемётов.
Мне очень недомогалось, я думал, что у меня грипп. Меня сильно знобило, и я чувствовал, что у меня сильный жар.
Так поздней осенью 1919 года началось отступление Добровольческой армии, которая подошла уже совсем близко к Москве.
Я заболел сыпным тифом
Весь крестный путь нашего отступления прошёл у меня как в тумане. Меня положили в отдельное купе базы, и я лежал в сыпняке без всякой медицинской помощи (врача у нас не было). Кто-то чем-то меня кормил, давал пить, но остальное время я часто бывал без сознания от страшно высокой температуры.
Наконец наступил кризис, после которого я чувствовал себя таким слабым, что с трудом мог поднять руку. В это время мы были где-то в районе Белгорода. Помню вечер, когда наша база остановилась на ст. Солнцево. Я лежал, совсем потеряв силы, но с приятным сознанием, что я выжил. Кто-то из друзей принёс мне еду — какао, сало, хлеб. Я начал есть, но мне безумно хотелось только одного — чего-нибудь кислого, лимона. Этого достать было невозможно. В ожидании, когда поезд тронется, я заснул.
Проснулся я от звука винтовочных выстрелов где-то на вокзале, почти у самого поезда. Слышались крики, громкая команда. В вагоне, кроме меня, никого не было. Вдруг услышал, что кто-то пробегает по коридору вагона и, стуча во все двери, кричит: [535]
— Всем выходить с оружием, на станции красные!
Подняться с вагонной койки я не мог, голоса у меня почти не было от слабости. Напрягая последние усилия, я попытался крикнуть:
— Не оставляйте меня!
Но мой крик был более похож на шепот.
Я слышал, как дверь вагона захлопнулась. Стрельба снаружи усилилась...
Тут мне стало ясно, что наши оставили поезд, про меня в суматохе забыли, и вот скоро в ярко освещённый вагон ворвутся красные... Пощады мне не будет. А перед этим, в боях, я видел страшно изувеченные трупы наших добровольцев, замученных красными...
Надо покончить с собой. Решение было принято просто, как единственный выход. Я вспомнил, что браунинг у меня лежал на самой верхней багажной полке. Собрав последние силы, я кое-как добрался до полки, пошарил и нашёл свой браунинг. Сжимая его, я в изнеможении свалился на койку. Снаружи доносились звуки ружейной перестрелки.
Отдохнув немного, я прочел про себя молитву и приложил браунинг к виску. Но пистолет был не на взводе. Я начал оттягивать взводную гашетку, но сил у меня не хватало, и от долгих усилий я, по-видимому, потерял сознание...
Когда я очнулся, почувствовал размеренное покачивание вагона в движении и услышал стук колёс на стыках... поезд двинулся! Мы уходили со станции Солнцево. За дверьми купе слышались оживленные голоса, смех.
Дверь в мое купе распахнулась. Я быстро спрятал браунинг под одеяло. Вошёл капитан Доменик, мой верный ангел-хранитель, который, не будучи силён в медицине и видя во время моей болезни, как я быстро худею, всё время кормил меня такими диетическими блюдами, как сало, жареная колбаса, какао и т. п. Теперь же он вошёл ко мне с озабоченным видом:
— Прости, но про тебя мы забыли. Только придя на станцию Солнцево, мы вдруг сообразили, что она в руках красных, и сразу попали под обстрел. Времени нельзя было [536] терять, пришлось отбиваться, чтобы спасти состав и вырваться со станции. Еле-еле выскочили. А почему у тебя такой «холерный» вид? Подожди минутку, я сейчас устрою тебе хорошую закуску с выпивкой.
Через несколько минут он вернулся с ещё тремя офицерами. Принесли бутылку водки, закуску. Больше одной рюмки я, конечно, выпить не мог. Пожевал кусок колбасы и сразу впал в приятную нирвану. Пир же в купе продолжался. Начались песни: старая добровольческая «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую...», на мотив романса «Белой акации», затем «Веверлея», бронепоездную песню: «Вот мчится, громыхая по рельсам, бронепоезд, орудия и пулемёты на солнце блестят...» — дальнейшего репертуара не помню, заснул как убитый, чудным, здоровым, укрепляющим сном...
Когда мы пришли в Ростов, я чувствовал себя прекрасно, силы возвращались с каждым днём. В физическом отношении после сыпняка я чувствовал себя совершенно перерождённым.
Вообще говоря, сыпной тиф в то время был страшной болезнью. Половина заболевших умирала. Оставшихся же в живых можно было разделить на две категории — половина из них долго страдала от последствий сыпняка: болезнь почек, временное умопомешательство и т. п. Наконец, последняя категория выживших выздоравливала полностью и как-то физически обновлялась. За всю свою жизнь я не чувствовал себя так хорошо, как после сыпняка. Помогло этому, конечно, и то, что питание у нас было на бронепоезде отличное. У нас был большой запас сахара, вывезенного из «сахарных» районов перед сдачей их красным, было много хлеба, сала, яиц. Целыми днями мы взбивали гоголь-моголь, ели сало. Все это восстанавливало силы...
Нашу базу поставили на ст. Батайск.
Последнее Рождество на родной земле
Между тем положение на фронте становилось всё хуже и хуже. Добровольческая армия откатывалась к Ростову. Скоро Ростов был сдан, и ставка генерала Деникина, находившаяся в поезде, отошла в Тихорецкую. [537]
Наш бронепоезд высылался всё время на разные участки по железнодорожным линиям, ведущим на Сальск и на Ставрополь. Вели орудийную перестрелку с красной артиллерией, было несколько попаданий, но броня выдерживала, и потерь у нас не было.
Наступила суровая зима. Рождественскую ночь провели на ст. Кавказской. Ночь была холодная. Я стоял на часах около бронеплощадок. Ходил по скрипучему снегу, смотрел на звёздное небо и вспоминал рождественские вечера дома, в доброе старое время.
...Ёлка всегда ставилась в большом зале, для чего снимали люстру, и к её крюку прикрепляли верхушку ёлки. Ёлка была громадная... с разноцветными свечами... с массой украшений и цепей, которые мы с сестрой под надзором матери склеивали из серебряной и золотой бумаги... было много грецких орехов, оклеенных так называемым сусальным золотом, с гарусной петелькой, прикреплённой к ореху красным сургучом... В Сочельник собиралась лишь небольшая группа гостей — судейских и военных. Ужин состоял из тринадцати блюд... было несколько сортов рыбы, пирожки с кислой капустой и грибами, непременно взвар, кутья и почему-то миндальное молоко...
Мы получали много подарков... Служа в Ломжинском суде, отец перед праздниками всегда ездил в Восточную Пруссию, главным образом в гор. Лык, откуда привозил замечательные подарки... У меня было много оловянных солдатиков, но особенную радость доставил мне настоящий паровой паровозик...
Ёлка зажигалась всегда под звуки чудного шопеновского полонеза — мой отец был замечательным пианистом... с первых сознательных лет моей жизни я всегда жил под чарами музыки Шопена, Бетховена, Листа и многих других композиторов, произведения которых отец играл в совершенстве...
Мои воспоминания были прерваны — пришла смена. Я вскочил на площадку, поближе к металлической, хорошо разогретой печке. Мне дали рюмку водки для согревания. Я чуть не задохнулся — кто-то решил пошутить и налил мне чистого спирта, но зато я очень быстро согрелся. [538] Вместо рыбы и постных пирожков съел кусочек сала с чёрным хлебом, сел у печки и задремал до следующего выхода на пост...
Так провёл я свой последний Сочельник в России...
Побудку и вечернюю зорю (кавалерийскую) играл у нас всегда кадет К. Он был трубач-виртуоз. После побудки в Рождественское утро пришёл приказ нашему бронепоезду идти на ст. Тихорецкая для охраны ставки генерала Деникина.
На всю жизнь запомнилось мне новогоднее утро 1920 года. Командир бронепоезда разрешил составу, не несущему караулов, встретить Новый год, для чего нам было выдано немного водки. Помню, что ровно в полночь мы выпили, закусив горячей яичницей с салом, которую зажарили на маленькой печке-буржуйке, поставленной на зиму на все бронепоезда. Пели песни, желали друг другу следующего Нового года в Москве...
Мы были молоды и свято верили в правоту и торжество Белого дела. Никому в голову тогда не могла прийти мысль, что это будет для нас последняя встреча Нового года в России...
Около часу ночи, с лёгким хмельком в голове, я отправился в свой вагон на базу, разделся и скоро заснул. Проснулся я от стрельбы совсем где-то рядом, под вагонными окнами. Стреляли из винтовок, хлопали пистолетные выстрелы. Стрельба была слышна со всех сторон, даже со стороны станции... Я и все мы, бывшие на базе, вскочили, как ужаленные.
Страшная мысль пронеслась в мозгу — наверное, красные устроили нападение на ставку Главнокомандующего, воспользовавшись пониженной бдительностью караулов в новогоднюю ночь. Мы наспех оделись, выскочили из вагона.
Стрельба гремела повсюду. Но почему же не была дана тревога? Мы бросились бегом к боевой части нашего бронепоезда. И вдруг я увидел картину, которая заставила меня остановиться как вкопанному. Передо мной, широко расставив ноги и с закинутой на затылок папахой, стоял казак из личного конвоя главнокомандующего и с весёлой улыбкой стрелял из своего карабина вверх, как говорят — [539] «в белый свет, как в копеечку». Позади него другой казак восторженно стрелял из нагана. Всё скоро прояснилось — это наши казаки салютовали Новому году. Не знаю, как отнёсся к этой шумной встрече Нового года генерал Деникин, но наше бронепоездное начальство было весьма, весьма разгневано.
Железная дорога Армавир — Минеральные Воды имела для нас большое значение, так как по ней проходили составы с нефтью и пассажирские поезда. В этом районе было большое скопление «красно-зелёных», которые нападали на поезда, убивали едущих в них военных и портили железнодорожные пути. Охрана этого участка была возложена на два бронепоезда: наш «Генерал Дроздовский», базирующийся на Армавир, и на «Могучий», стоявший в Минеральных Водах. Когда накапливалось несколько составов в Армавире или Минеральных Водах, давали им сигнал выходить: одним — из Минеральных Вод в Армавир, а другим — из Армавира в направлении Минеральных Вод.
Наши бронепоезда шли во главе каравана этих составов, охраняя их от «красно-зелёных». Иногда приходилось стрелять по красным, если они приближались слишком близко к железнодорожным путям. А иногда даже заставали их врасплох на маленьких полустанках, где они пытались портить стрелки или разбирать рельсы. Пощады мы красным не давали, в особенности если узнавали, что они убивали или ранили железнодорожных служащих.
Наше свидание с бронепоездом «Могучий» происходило всегда на полпути между Армавиром и Минеральными Водами, а именно — на ст. Невинномысская. Это была довольно большая станция. На ней «Могучий» перенимал от нас наш «караван» и возвращался в Минеральные Воды, а наш бронепоезд возвращался в Армавир с «караваном», перенятым от «Могучего». В общем, никаких крупных столкновений с красными в этот период не было. Красно-зелёные побаивались наших бронепоездов и старались держаться подальше от железнодорожного пути. Дни ещё были короткие, и иногда мы не успевали вернуться в Армавир засветло. Тогда мы останавливались на промежуточных станциях и там оставались на ночь. Зная, что всюду [540] кругом красные, мы выставляли усиленную охрану и возле поезда, и на станции.
Помню, как мы раз хорошо отпраздновали Масленицу в Армавире, где были приглашены на бал в женскую гимназию. Приятно было танцевать с гимназистками под звуки духового оркестра. Вспоминалось прошлое, а главное, забывалась суровая действительность. Очарование масленичного бала продолжалось недолго. Через день или два нам снова пришлось выйти со ст. Армавир и двинуться во главе очередного каравана поездов в сторону Невинномысской.
Этот день я буду помнить долго. После бала, флирта и блинов, в прекрасном расположении духа наша команда готовилась «размять ноги» и встретиться с приятелями из команды «Могучего». Наш бронепоезд остановился у перрона, и мы все соскочили с бронеплощадок. Но тут же заметили, что происходит нечто странное: станция пуста, ни одного железнодорожника. А «Могучий» стоит не на станции, а довольно далеко от неё, за выходными стрелками, почти возле семафора. Нас также поразило и то, что за «Могучим» не было видно составов, которые он должен был сопровождать. Помощник командира нашего бронепоезда приказал машинисту дать несколько гудков, а сам, сойдя с площадки, начал махать «Могучему» своей фуражкой.
И тут произошло невероятное. «Могучий» медленно продвинулся вперёд, поближе к нам, и вдруг из его первого орудия раздался выстрел — прямой наводкой. Снаряд попал в наше первое орудие, пробив щит и взрывом тяжело ранив офицера, начальника орудия, и наводчика. Затем с «Могучего» раздался второй выстрел. Снаряд задел наш паровоз, перебив какую-то трубу, из которой с шипением начал пробиваться пар.
С нашего паровоза был дан сигнал тревоги гудками. Все мы, во главе с капитаном Гудковым, вскочили на площадки и стали уходить со станции задним ходом. В это время «Могучий» двинулся за нами, продолжая стрелять. Отвечать ему мы не могли, так как наше первое направленное на него орудие вышло из строя. Всем стало ясно, что «Могучий» ночью был захвачен красными, которые, [541] вероятно, пытками добились от команды сведений о предстоящей им с нами встрече в Невинномысской.
Капитан Гудков взобрался на крышу командирской площадки и начал следить за поворотом пути. На наше счастье, перед станцией, то есть на том месте, к которому мы отходили, железнодорожный путь делал крутой поворот. Как только наш бронепоезд вышел на поворот и помощник командира увидел, что теперь можно открыть огонь по «Могучему» из нашего второго орудия, он приказал остановить бронепоезд, быстро перешёл на вторую орудийно-пулемётную площадку и приказал открыть огонь. Этот маневр заставил «Могучего» остановиться. После нескольких выстрелов мы заметили, что было попадание в паровоз, так как из него пошел пар.
Мы этим удовлетворились и, воспользовавшись замешательством на «Могучем», стали быстро отходить к Армавиру, дав предварительно приказ всем составам, которые наш бронепоезд сопровождал, тоже идти обратно. Движение шло очень медленно из-за того, что поездам пришлось идти задним ходом. Выходя на прямую дорогу, мы снова ставили себя под удар «Могучего». Но, к счастью, бронепоезд за нами не двинулся ввиду, по-видимому, повреждений в его паровозе.
С грустью мы вернулись наконец в Армавир, где к тому времени в темноте среди железнодорожников началась паника, когда они увидели возвращающиеся задним ходом составы товарных и одного пассажирского поездов, а также и наш бронепоезд, на котором были раненые. После долгих маневров удалось наконец распределить составы по запасным путям. В течение ночи были получены сведения, что красно-зелёные захватили почти весь район между Армавиром и Минеральными Водами и даже районы недалеко от ст. Белореченской.
На следующий день был отдан приказ всем бронепоездам и другим военным составам, включая и поезда со штабами кубанских и других частей, выйти из Армавира на Армавир-Туапсинскую дорогу. Ввиду того, что этот железнодорожный путь фактически был уже частично в руках красно-зелёных, решено было на ближайшем к Новороссийску [542] участке оставить все железнодорожные составы и бронепоезда (предварительно взорвав их) и пытаться пробиться через район ст. Белореченской. Но мы скоро узнали, что Новороссийск сдан, и мы, таким образом, очутились в ловушке, отрезанные от выхода к морю.
Наша группа состояла из разрозненных частей Добровольческой и Кубанской армий и пяти бронепоездов, во главе с моим «Генералом Дроздовским». Мы оказались в полном окружении. На ст. Ганжа мы встретились с красно-зелёными. Вначале эта встреча была довольно мирной. Но прежде чем продолжить рассказ, считаю необходимым объяснить, кто же такие «зелёные».
Вначале зелёные были просто дезертиры, бежавшие как из Белой, так и из Красной армий, которые скрывались в лесах. Отсюда они и получили название зелёных. В ту пору у них не было никакой политической идеологии, они просто не хотели больше воевать и занимались бандитизмом. Иногда они объединялись в крупные, хорошо вооружённые банды, как, например, махновцы, названные так по имени своего батьки-атамана Махно, оперировавшие в тылу и у белых, и у красных. Я не буду описывать Махновского движения, так как это выходит из рамок моего повествования, но скажу лишь, что движение это принесло белым большой вред, хотя, как я уже сказал, махновцы доставляли неприятности и красным. Особенно сильно движение зелёных развилось на Кубани и на Кавказе, затрудняя и без того тяжёлый путь отступления Белой армии. Из дальнейшего будет видно, что очень скоро контроль над действиями зелёных захватило красное командование, и таким образом они стали красно-зелёными. Вот с ними-то мы и встретились у железнодорожной станции Ганжа.
Договориться с «зелёными» невозможно
«Зелёные» предложили нам послать к ним в штаб офицера для переговоров. Командующий нашей группой генерал Шифнер-Маркевич согласился. Между нами и Туапсе, единственным портом, куда вела железная дорога, лежал [543] суровый Навагинский горный хребет с перевалом Гойтх-Индюк, через который жел.-дорожный путь проходил через шесть туннелей. Перевал и туннели были в руках противника. Положение казалось безвыходным.
Молодой, весёлый поручик Хорошкевич вызвался поехать в стан зелёных для переговоров. Между нами и ими был разобранный жел.-дорожный путь. Наш бронепоезд «Генерал Дроздовский» стоял головным — перед местом, где были разобраны рельсы. Наше первое орудие было наведено на противоположную сторону «ничьей земли», где укрепились красно-зелёные, притащив даже полевую пушку.
Пор. Хорошкевич, подтянутый, с шашкой и револьвером в кобуре, ждал на нашей стороне прихода паровоза красных. Я сидел в пулемётной башне бронепоезда, готовый немедленно открыть огонь, если что-нибудь случится с пор. Хорошкевичем.
Прошло более часа. Наконец вдали раздался шум приближающегося паровоза. У противника началось движение. Я проверил целик пулемёта. Наше первое, головное орудие было морское, 75-мм, на открытой бронеплощадке с бронированным щитом, как на кораблях. Прислуга орудия во главе с начальником-офицером и наш лучший наводчик, старый кубанский казак по фамилии Губа, тоже были готовы.
Паровоз остановился у самого обреза разобранного пути. Кто-то сошел с него и начал махать фуражкой. Пор. Хорошкевич оглянулся назад. По-видимому, кто-то сзади, у нашего бронепоезда, дал ему сигнал. Он чётко откозырнул, повернулся и, как на параде, спокойно и чинно зашагал в сторону врага.
Я долго смотрел, как на его плечах поблёскивали золотые погоны. Командир бронепоезда полк. Козьмин был уже на головной площадке и внимательно смотрел в бинокль в сторону красных. Я ещё раз проверил целик моего «виккерса». Мои пальцы были готовы поднять предохранитель и нажать спусковой курок. [544]
Хорошкевич поднялся на паровоз, который сразу же, дав короткий свисток, стал отходить задним ходом.
Мы ожидали его возвращения через пять-шесть часов, но время шло, стало темно. Выставили усиленные караулы в направлении противника, придав им даже лёгкий пулемёт льюиса. Вся команда бронепоезда была в полной боевой готовности. Я так и остался сидеть в своём «седле» в пулемётной башне. Дремал, положив голову на руки, лежащие на пулемёте.
Вдруг я проснулся от какого-то шума. Прислушался. Да, это было попыхивание приближавшегося паровоза. На бронированных площадках сразу всё зашевелилось. Доносились голоса людей, быстро идущих навстречу паровозу.
Ночь была тёмная. Время — два часа. Слышно было как паровоз остановился. На «той» стороне — тоже шум голосов. Затаив дыхание, мы ждали, вглядываясь в темноту.
Наконец я услышал шаги идущего с «той» стороны. Он шёл прямо по полотну, щебень насыпи хрустел под его ногами. Напряжение росло. Наконец кто-то, не выдержав, крикнул:
— Поручик Хорошкевич?
— Я, — ответил знакомый, бодрый голос.
Несколько человек бросилось к нему навстречу. Возвращались уже группой. Хорошкевича засыпали вопросами. Разобрать, о чём говорили, было трудно, но всё же услышал громко сказанную Хорошкевичем фразу:
— Расскажу обо всём после доклада генералу Шифнер-Маркевичу и старшим начальникам.
Я знал, что поезд генерала стоит где-то позади нашего бронепоезда.
Прошло не более получаса, и наш командир полк. Козьмин вернулся и приказал выстроить всю команду бронепоезда.
Чуть брезжил рассвет. Полк. Козьмин начал:
— Дело в следующем: договориться с зелёными невозможно. Во-первых, штабы их уже не зелёные, а красные. Поручик Хорошкевич фактически говорил с представителями красного командования. У них красные звёзды на фуражках. У Хорошкевича сразу же отобрали шашку и револьвер. Предложили следующие условия: сдать им все [545] бронепоезда и оружие, а затем нас, безоружных, они, под «честным словом», проведут к ближайшему порту, где нам будет предоставлена возможность вызвать транспорты из Крыма. Конечно, такие условия для нас были неприемлемы. Поэтому ген. Шифнер-Маркевич, в согласии с генералами Писаревым и Покровским, приказал немедленно попытаться прорваться с боями в Туапсе. Начинаем наступление через час. Мы откроем огонь по красно-зелёным немедленно, чтобы их отогнать, а нашим сапёрам дать возможность восстановить путь. Приказ об открытии огня я дам тремя гудками с паровоза. А сейчас все по местам. Приготовиться к бою!
Мы все воспрянули духом. Стало ещё светлее. Я уже мог различать какие-то тени на «той» стороне.
С нашей пулемётной площадки можно было стрелять вперёд из двух башен. Вот поднесены ленты с патронами. Вторые номера готовы. Ждём, затаив дыхание.
Вдруг ночную тишину прорезали три коротких гудка с нашего паровоза. Я сразу же вжал пулемётный курок, дал короткую очередь. Оглушительный выстрел из головного орудия. Прямой наводкой. Разрыв. За ним другие выстрелы и разрывы. Такой усиленный огонь продолжался минут пять. Затем последовал приказ «прекратить огонь», и наша разведка с офицером и лёгким пулемётом Льюиса почти бегом направилась в сторону противника.
Там всё бросили, даже пушку. Бежали. Наши сапёры быстро привели в порядок разобранные рельсы, и с первыми лучами солнечного утра наш бронепоезд осторожно проходил уже по восстановленному участку.
Как только прошли этот участок, сразу прибавили ход. Головным шёл наш бронепоезд «Генерал Дроздовский», за ним «Степной», дальше — другие бронепоезда и составы с отступающими частями Кубанской армии и других частей, которые оказались в мешке в районе станицы Белореченской.
Почти весь день мы шли полным ходом, не встречая сопротивления. Маленькие станции пустовали — железнодорожники говорили нам, что красные быстро отходят и, по-видимому, накапливают силы у Ходыженской, сразу за первым туннелем. [546]
Происшествие на станции Ходыженской
Не хочется думать о туннелях: красные их наверняка завалят. В особенности же сеть из трёх туннелей на самом перевале Гойтх-Индюк, через который жел.-дорожный путь делает полную петлю.
Около двух часов дня заметили впереди дымок паровоза. Оказалось, что это неприятельский «самодельный» бронепоезд. Он открыл по нам огонь. Убавив ход, мы пошли на сближение. Остановились и открыли огонь. Неприятель стал быстро отходить.
Настроение у нас было прекрасное. Единственно нехорошо было то, что мы оторвались от своей базы, которая двигалась где-то далеко позади, в длинном караване других составов. Но это нас не особенно смущало, так как мы имели на площадках двойной комплект боеприпасов. С едой же было хуже. На каждой станции приходилось выскакивать и добывать яйца, хлеб, молоко, сало. Местное население, главным образом казачки, были приветливы и еду давали охотно.
Вечерело. Местность становилась сильно гористой. Двигались очень медленно, боясь испорченного пути. С командирской площадки передали, что недалеко первый туннель.
Вдруг бронепоезд резко затормозил. Приказ — выставить дозоры с обеих сторон вдоль пути, держать пулемёты в полной боевой готовности. В туннель послали разведчиков. Те вернулись через час и доложили, что в туннеле завален товарный вагон, а к его буферам, смотрящим в нашу сторону, наспех привязаны два трёхдюймовых артиллерийских снаряда.
Наши артиллеристы весьма развеселились, услышав про такое «грозное» изобретение красных. Второй такой же разведывательный отряд был послан с заданием подняться на гору над туннелем, спуститься вниз и посмотреть, что делается на станции Ходыженская, в непосредственной близости от выхода из туннеля.
Снова наступила тревожная ночь ожидания в полной [547] боевой готовности. Опять я остался сидеть в седле пулемётной площадки и дремал.
Разбудили меня звуки пулемётной очереди, раскатившиеся эхом в горах. Я понял, что это, по-видимому, было столкновение нашей разведки с красными по ту сторону туннеля. Но едва я об этом подумал, как по горам прокатился гром — то ли взрыва, то ли столкновения поездов, так как слышны были повторяющиеся удары железа о железо. Грохот раскатов, повторяемый горным эхом, продолжался более минуты. Явно это не был одиночный взрыв, а нечто похожее на завал моста или виадука.
Вся команда бронепоезда, кроме караульных, выскочила на полотно. Мы не понимали ничего и только тревожились за судьбу разведывательного отряда.
Прошёл час. Наконец на горе, над туннелем, послышались голоса. Это возвращалась наша разведка.
Начальник разведки рассказал, что произошло. Когда разведчики перешли через перевал над туннелем, перед ними открылся вид на ст. Ходыженская, ярко освещённую, со множеством солдат на ней — красно-зелёных.
Начальник разведки, минуя станцию, повёл своих людей к будке стрелочника при выходе из станции. Тихо подкравшись к будке, разведчики зажали рот стрелочнику, перерезали телефонный провод, ведущий на станцию, и затем допросили его о том, что там происходит.
Стрелочник не сразу сообразил, что мы белые. По-видимому, это его не испугало. Он сказал, что на станции скопилось множество красно-зеленых и ожидается прибытие целого состава с подкреплением.
— Этот состав должен подойти сюда через несколько минут, уже открыт семафор — сказал будочник. — Да вот идёт...
И действительно, разведчики услышали шум приближающегося поезда.
Надо было принимать какое-то решение. Начальник разведки взял у пулемётчика «льюис». В этот момент поезд медленным ходом подходил к будке стрелочника.
Впереди шла бронепоездная площадка с орудием, за ней классный вагон, затем паровоз и длинный состав товарных [548] вагонов. Всё происходило так быстро, что разведчики сначала как бы растерялись, не зная, что им делать. Но офицер с ручным пулемётом в момент, когда мимо проходил паровоз состава, дал очередь по будке машиниста.
— Тут произошло нечто невообразимое, — рассказывал нам начальник разведки. — От неожиданности и страха машинист дал «контрпар», в результате которого паровоз остановился как вкопанный, соскочив с рельс и сильно накренившись. Бронеплощадка и классный вагон впереди паровоза оторвались и покатились на станцию без тормозов. Что же касается товарных вагонов, они все пошли под откос...
Дело было в следующем: пулемётная очередь по паровозу была дана на крутом повороте жел.-дорожного пути. С правой стороны путь шёл почти по отвесной стене, под которой шло шоссе, а ещё ниже была небольшая река. Таким образом, вагоны падали под откос и разбивались, или на шоссе, или же катились дальше ко дну реки.
— Я никогда в жизни не слышал такого грохота, как в этой катастрофе, — продолжал начальник разведки. — И я знаю только одно: от всего состава осталось лишь месиво из разбитых вагонов и бывших в них людей.
Теперь и нам стало ясно, что значили звуки короткой пулемётной очереди, а затем громоподобные раскаты, пронёсшиеся по горам.
После получения всех этих сведений немедленно было принято решение отправить усиленный отряд с пулемётами прямо через туннель на станцию Ходыженскую с целью выяснить обстановку.
В составе отряда, посланного в направлении ст. Ходыженская для выяснения обстановки по ту сторону туннеля, был и я. Лёгкий пулемёт «льюис» нёс мой второй номер — пулемётчик, я же шёл с браунингом в руке.
Мы быстро прошли туннель с заваленным вагоном и, выйдя из него, сразу же оказались на станции. Никого там не было. Тут мы увидели разбитую бронепоездную площадку, врезавшуюся в упор тупикового запасного пути, и классный вагон, своими передними колёсами соскочивший с рельс. С пистолетами наготове мы поднялись в вагон, но он оказался пустым. Заходили в купе, где всюду [549] были разбросаны вещи, бумаги и видны следы крови. По-видимому, здесь были раненные при столкновении, но всё же успевшие бежать. В этом вагоне находилось, конечно, начальство всего эшелона.
Идя далее вдоль пути, мимо сошедшего с рельс паровоза, мы увидели одну из самых кошмарных сцен, которую мне пришлось вообще видеть во время Гражданской войны. Трудно описать всё это. Разбитые товарные вагоны были набиты людьми, по принципу «сорок человек или восемь лошадей». Но лошадей не было, а были лишь люди — убитые, раненые, искалеченные, раздавленные... Отовсюду слышались стоны, крики о помощи. Никогда не забуду молодого солдата, сквозь плечо которого прошёл кусок дерева от вагона, а кисть одной руки, оторванная в запястье, болталась на окровавленных сухожилиях. Он стонал, плакал, кричал от боли, прося его пристрелить и этим избавить от мучений...
Стоны и вопли неслись отовсюду. Смотреть с насыпи вниз было просто страшно: на насыпи, на шоссе и даже в речке лежали вагоны с убитыми или ещё полуживыми людьми. Наши офицеры, оценив обстановку, потребовали от железнодорожников немедленно подобрать раненых, убитых сносить прямо в пакгауз. Мы оставили им все имевшиеся у нас перевязочные средства.
Перед нами же стояла теперь задача: воспользоваться этим поражением красно-зелёных и постараться как можно скорее прорваться через три туннеля, чтобы выйти в Туапсе. Весь день прошёл в расчистке и починке пути. К вечеру колонна наших бронепоездов и следующих за ними составов смогла двинуться дальше.
Наутро, двигаясь довольно медленно, мы наконец достигли первого из трёх туннелей перевала Гойтх-Индюк. Перед туннелем, очень длинным, но прямым как стрела, была станция Гойтх. Как только мы остановились у станции, некоторым из нас, в том числе и мне, было разрешено войти в стоявшие на горе домики и раздобыть продукты, главным образом хлеба, сала и яиц.
Вошли мы в небольшой домик, который, как оказалось, занимала семья начальника станции. Какие-то милые [550] хозяйки-казачки немедленно принесли нам продукты и даже крынку молока. У нас не было с собой мешков, а потому яйца и прочее пришлось положить в фуражки. Только мы собирались попить молока, как сверху, с горного перевала, раздались выстрелы, сперва одиночные ружейные, а затем застрочил пулемёт. Мы быстро сбежали к бронепоездам. И тут выяснилось одно неприятное обстоятельство. Дело в том, что сразу же после станции начинался подъезд к туннелю, гора над которым была занята противником. Для того чтобы пройти туннель, нам прежде всего надо было сбить противника с гребня горы. Для этой цели пешие казачьи подразделения, выгрузившись с поездов, полезли на гору. Но все преимущества были у противника: с гребня они беспощадно били по казакам, которыми командовал ротмистр Грауаг (странная фамилия, а потому мне она и запомнилась).
Цепи казаков несли потери и сбить противника не могли. Связные от них просили поддержки с бронепоездов. Ввиду того что наш «Генерал Дроздовский» стоял головным, то эта задача выпала на нас. Но тут возникло непредвиденное препятствие: перед входом в туннель железнодорожный путь делал крутой поворот, а вход начинался узким, облицованным камнем коридором, из которого уже не было видно самого гребня.
Наш бронепоезд подошёл к туннелю, и тут всем стало ясно, что помощь нашим цепям оказать мы не в состоянии, так как вести огонь под этим углом из орудий не было никакой возможности. Тогда командир бронепоезда приказал нам, пулемётчикам, немедленно открыть огонь по противнику. Но тут мы поняли, что и пулемёты в башнях нельзя было поднять так, чтобы вести огонь по горе.
Между тем просьбы о помощи от наступавших были всё настойчивее, ибо красные, видя замешательство у нас с бронепоездом, перешли в контратаку, спустились с гребня на эту сторону горы и стали теснить наши цепи, открыв огонь и по бронепоездам. Особого вреда они, конечно, нам не причиняли, пули стучали по броне, но команде первого орудия на открытой площадке пришлось срочно укрыться, так как сверху всё было видно как на ладони. [551] Так наши грозные бронепоезда в этом бою оказались совершенно беспомощными. Надо было принимать какое-то решение, ибо грозила опасность, что красные совсем сбросят с горы казаков.
На нашу бронеплощадку взошёл командир бронепоезда и взволнованно обратился к нам:
— Ввиду того что из башенных пулемётов вести огонь невозможно, а помочь нашим крайне необходимо, вызываю добровольцев-пулемётчиков, которые должны будут подняться на крышу площадки с ручными пулемётами и, прикрываясь от огня противника за пулемётными башнями, открыть по нему огонь.
Четверо нас вызвались выполнить это задание. Первым пошёл мой друг (фамилии сейчас не вспомню). Было решено что сначала, после выхода с площадки, мы забросим на крышу пулемётные барабаны с патронами, а затем сам пулемётчик быстро взберётся туда, подхватит поданный ему снизу пулемёт и укроется за пулемётной башней, ожидая удобного момента, чтобы открыть по красным огонь. Но тут произошло неожиданное затруднение. Как только мой приятель начал подниматься на крышу площадки, красные перенесли свой огонь на бронепоезд. Пули били по броне как град, и мой друг, не успев взобраться на крышу, был ранен в плечо и упал бы на насыпь, если бы мы не поддержали его. Мы внесли его в площадку. К счастью, рана была несерьезная.
Теперь наступила моя очередь лезть наверх. Думаю, что и без слов понятно, что я в тот момент переживал. Я отдавал себе отчёт в том, что для того чтобы успеть укрыться за башней, мне необходимо как можно скорее взобраться на крышу. Для этой цели я попросил моего пулемётчика — второй номер, чтобы пулемёт и патроны на крышу забросил он, дабы мне не задерживаться на башенной лесенке. Когда всё это было уже на крыше, я быстро поднялся и сразу же забежал за укрытие. Меня, очевидно, заметили, так как по башне забарабанили неприятельские пули. Времени терять было нельзя. Мне удалось подтащить к себе пулемёт и патроны. Выждав наконец удобную минуту, я положил ствол на обрез башни и открыл огонь. [552]
Как известно, определить расстояние для стрельбы под большим углом очень трудно, а мне нужно было поставить правильно целик на пулемёте. В этом мне неожиданно помогла... корова! Испуганное животное металось по склону горы, недалеко от гребня, где были красные. Я дал по ней одну или две очереди, поставил целик и новой очередью сразил животное. Теперь я уже уверенно вёл огонь по спускавшимся с гребня красным цепям и заставил их вернуться обратно к гребню. Тогда казаки снова перешли в наступление, а я продолжал вести огонь подбрасываемыми мне снизу патронами. Вскоре наши достигли гребня, а красные перекатились через перевал. Я прекратил огонь. Теперь мы могли спокойно войти в туннель без опасения, что нас могут отрезать, взорвав путь позади бронепоезда.
Когда я со своим пулемётом слез с крыши, командир поезда обнял меня и тут же сказал, что моего раненого друга и меня представит к награждению Георгиевскими крестами. И действительно, позже был получен приказ генерала Писарева о награждении моего друга и меня Георгиевскими крестами и о производстве командовавшего отрядом кубанцев, захвативших перевал, ротмистра Грауага в полковники.
Наш бронепоезд вошёл в первый из оставшихся трёх туннелей, очень длинный, с сильным уклоном, так что паровоз фактически не нуждался в развитии тяги бронепоезда. Уже в туннеле я увидел вдалеке выходное отверстие, но из-за большого расстояния никак нельзя было разобрать, что творится у выхода. Но мы, конечно, знали, что красные сделают всё, чтобы не дать нам выйти из этого туннеля. А потому решено было выслать вперёд разведывательную группу для выяснения обстановки.
Перевал преодолён, туннели пройдены
Задачей разведки было выяснить, что делают красные у выхода из туннеля. На паровоз был дан приказ не парить и как можно тише продвинуться вперёд по туннелю. Мы остановились приблизительно в середине туннеля. Можно [553] было теперь даже невооружённым глазом видеть, что у выхода какие-то люди копошатся у железнодорожных рельс.
Разведка прошла вперёд. Было так тихо, что слышно было, как со сводов туннеля текла просочившаяся сквозь его каменные стены вода.
По возвращении разведчики рассказали, что им удалось подойти довольно близко к выходу и что они видели людей, работающих возле рельс и, по-видимому, укладывающих какие-то взрывчатые вещества, чтобы взорвать путь прежде, чем бронепоезда смогут выйти из туннеля.
Кроме того, разведчики в бинокль рассмотрели направленное прямо на туннель трёхдюймовое орудие, явно с целью вывести из строя наше орудие на первой бронепоездной площадке при нашей попытке выйти из туннеля.
Немедленно было собрано совещание всех артиллерийских офицеров бронепоезда и решено осторожно продвинуться вперед, до места в туннеле, с которого наше первое орудие могло бы вывести из строя пушку красных прежде, чем она станет стрелять в нас.
Очень важно было найти такую точку, с которой можно было бы открыть огонь без того, чтобы повредить потолок туннеля. К счастью, нашим головным орудием была 75-миллиметровая морская пушка, имеющая более настильную траекторию, чем полевые трёхдюймовки.
Когда бронепоезд тихим ходом продвинулся до вычисленного артиллеристами пункта, все они снова собрались на открытой площадке около первого орудия. Через амбразуру в пулемётной башне, на фоне света, видневшегося у выхода из туннеля, я видел силуэты наших офицеров, наводивших орудие и проверявших прицел.
Наконец, после короткого совещания, я услышал возглас «Огонь!».
И тут произошло нечто неописуемое. В темноте туннеля орудийный выстрел прямо ослепил меня. Грохот выстрела в узком пространстве был оглушающим. А вслед за этим произошло уже нечто невероятное, что запомнилось мне на всю жизнь: я почувствовал, что меня в спину и голову что-то сильно ударило и выбросило меня из седла на стол, стоявший под пулемётной башней. [554]
Внутри же туннеля поднялся вихрь, понёсший песок и мелкие камни вперёд к выходу. Машинист на паровозе, которого забыли предупредить о выстреле, решил, что бронепоезд наскочил на мину, и рванул назад, дав задний ход. Офицеры испугались, что задним ходом мы налетим на идущий сзади бронепоезд «Степной». Наконец удалось остановить поезд.
Что же произошло? Никто из наших артиллеристов не представлял себе, что может вызвать орудийный выстрел в туннеле. При стрельбе на открытой местности прорыв газов из орудия немедленно рассеивается, в туннеле же газы со страшной силой прорываются по туннельной трубке вперёд, оставляя за собой вакуум, в который с такой же силой врывается воздух позади орудия. Эта воздушная волна и была тем «обухом», который ударил меня по голове и спине и выбросил из седла пулемётной башни.
Сразу же после прекращения вихря в туннеле машинисту был дан приказ двинуть состав вперёд. Мы остановились перед самым выходом из туннеля. Выслали разведку, которая донесла, что красные бежали. Но самое забавное было то, что орудие красных, бывшее нашей мишенью, осталось неповреждённым. Мы долго потом подсмеивались над незадачливыми артиллеристами.
Но времени терять было нельзя, так как нам предстояло ещё форсировать два туннеля, правда, более коротких, но зато с крутым заворотом. Мы надеялись, что красно-зелёные, решившие задержать нас в первом, длинном туннеле, не успеют разрушить и два последних. Бронепоезд пошёл полным ходом вперёд, и нас, как говорится, кривая вывезла — оба туннеля были пройдены благополучно.
Таким образом, мы наконец преодолели последнее препятствие — переход через Навагинский хребет, и, выйдя из последнего туннеля, прошли ст. Индюк.
Наши войска вошли в Туапсе
Нигде не встречая противника, мы, наконец, вошли в Туапсе. Было уже совсем темно. Наш бронепоезд остановился у товарной станции, чтобы дать железнодорожникам [555] возможность осмотреть входные стрелки и поставить их на прямой путь, который вёл к главному вокзалу.
Красных нигде не было видно. Железнодорожники говорили, что они в панике бросили станцию и, по-видимому, начали выходить из города и из порта.
Чтобы вспугнуть их и ускорить их отход, командир бронепоезда приказал открыть огонь из всех пулемётов и стрелять не по целям, а прямо вверх. Мы постреляли несколько минут, но в тишине ночи это произвело много шума и показало удирающим красно-зелёным, что мы не шутим и готовы подавить любое их сопротивление.
После этого мы тихим задним ходом подошли к перрону вокзала. За нами подошли остальные бронепоезда и другие составы с нашими частями, которые сразу после выгрузки из вагонов были разведены по всему городу, занимая, в первую голову, такие важные объекты, как телефонную и телеграфную станции и пр. Даже среди ночи жители Туапсе начали выходить из домов и приветствовать нас как освободителей от красного кошмара.
Утром же весь город высыпал на улицы. Нас, белых, обнимали и радостно всюду встречали. С домов снимали красные тряпки и большевистские плакаты. Кое-где появились наши трёхцветные флаги. Самое же поразительное было то, что в один день жизнь Туапсе вернулась к старому ритму. Сразу же открылись рестораны, а на следующий день уже начались представления в местном цирке.
Трогательно было видеть слёзы радости на глазах у многих. Нас всюду останавливали и благодарили за освобождение от красного террора. В церквах служили благодарственные молебны. Нас приглашали в дома.
Мы с приятелями решили отпраздновать нашу победу в шашлычной. Нас там встретили как родных, приготовили шашлык и чебуреки, принесли много хорошего красного вина. Так приятно было сидеть в ресторане и есть блюда, о которых в течение долгого времени только мечтать могли, и чувствовать на себе внимание публики. Единственная моя беда была в том, что, не рассчитав своих сил, я выпил несколько больше, чем следовало, отвечая на тосты туапсинцев. [556]
После ужина кто-то предложил пойти в только что открывшийся цирк. У меня уже шумело в голове, а передо мной стоял стакан недопитого вина.
— Ничего, Саша, бери стакан с собой. По дороге в цирк выпьешь! — сказал мне приятель. — А то опоздаем в цирк.
Я так и сделал — по дороге в цирк допивал своё вино. Наконец, придя в цирк и не зная, что делать со злополучным стаканом, я машинально сунул его в карман шинели.
В цирке нас усадили в первом ряду, вдоль арены. Представление началось, но у меня кружилась голова. Вскоре оркестр заиграл шопеновский вальс, и я увидел, как на арену вышел какой-то господин во фраке, ведя собачку болонку, поставил её на барьер арены, и она начала по нему передвигаться на задних лапках, как будто танцуя. Мне так понравилась эта умная собачонка, что, когда она дотанцевала до места, где я сидел, я, находясь уже под действием винных паров, решил погладить её. Собачонка тявкнула, поджала хвост и убежала. Цирковой номер был сорван.
В публике раздался смех. Дрессировщик подошёл ко мне и сказал, что в цирке себя так не ведут. Мне стало стыдно. Я по военной привычке встал, хотя и с трудом, но прежде чем мне удалось извиниться, ко мне подошёл офицер и спросил, какой я части. Он оказался адъютантом начальника гарнизона. Держа под козырёк, заплетающимся языком я доложил ему, что я вольноопределяющийся бронепоезда «Генерал Дроздовский», участвовавшего во взятии Туапсе. Офицер сразу понял в чём дело, причём тут же заметил в моем кармане стакан.
— За нарушение порядка в общественном месте в нетрезвом виде сажаю вас на гауптвахту на три дня, — сказал он. — Немедленно возвращайтесь на бронепоезд и доложите об этом вашему командиру!
Так закончилось для меня представление в цирке. Вернувшись на бронепоезд, я доложил обо всём дежурному офицеру, который, к счастью, оказался начальником бронепоездной пулемётной команды и ценил меня как пулемётчика. [557]
Выслушав мой рапорт, он сказал мне, что я буду находиться под арестом на базе нашего бронепоезда, и велел мне отправиться в вагон базы и прежде всего отоспаться после «празднования победы». Он не смог скрыть своей улыбки, когда я докладывал ему, что хотел в цирке погладить танцующую собачку и чем всё это кончилось.
Мы расстаёмся с бронепоездами
События на фронте становились угрожающими, так как после нашего выхода в Туапсе красно-зелёные подтянули к Навагинскому хребту крупные силы и начали наступление на Туапсе с целью сбросить нас в море. Нашим бронепоездам каждый день приходилось выходить вперёд, чтобы помогать пехоте, обороняющей подступы к Туапсе.
В выездах бронепоезда «Генерал Дроздовский» я участия не принимал, так как формально находился под арестом, на «губе» (гауптвахте), то есть попросту отдыхал в вагоне. Мне было обидно слышать, как мои друзья в свободное от службы время веселились в городе.
Удерживать Туапсе было трудно. Из Крыма вызвали транспорты для перевозки частей, так как времени оставалось мало.
Перед оставлением Туапсе возник вопрос: что делать с пятью бронепоездами? Наше командование решило их сбросить в море, чтобы они не достались противнику. К счастью, железнодорожный путь проходил по молу, и нашим сапёрам удалось продолжить рельсы до самого обреза мола.
Вот, наконец, настал момент, когда был отдан приказ снять с бронепоездов все пулемёты, поставить площадки одну за другой и при помощи двух паровозов продвинуть бронепоезда на мол, а оттуда сбросить их в море. Все командиры собрались на молу и с грустью смотрели, как наши бронепоезда начали падать в воду.
После этого печального события нужно было очень торопиться, так как без поддержки бронепоездов нашим частям уже трудно было сдерживать наступление красно-зелёных, [558] которые быстро приближались к Туапсе. Часть казачьих частей двинулась по берегу на юг, а команды бронепоездов и другие подразделения и части были посажены на транспорты. Команда нашего бронепоезда погрузилась на старый транспорт «Николай».
Грустно было прощаться с туапсинцами, которые с ужасом думали о приходе красных.
Наконец «Николай» вышел в море, направляясь в Керчь. Этим закончилась первая стадия отступления Белой армии от Орла до Туапсе. Последний же этап нашей белой эпопеи закончился уже в Крыму.