[431]
Фёдоров В.
БОЙ БРОНЕПОЕЗДА «ИОАНН КАЛИТА»
У СТ. ВОЛНОВАХА 17 МАЯ 1919 ГОДА
В статье «О бронепоездах Добровольческой армии» А. А. Власова («Военная Быль» № 98) действия бронепоезда «Иоанн Калита» описаны не совсем точно. 17 мая 1919 года я был временно командующим бронепоездом «Иоанн Калита» (командир уехал вследствие полученного лёгкого ранения, взяв с собой бронированный паровоз и платформу с 42-линейной пушкой для починки). На станции Караванная я получил приказ генерала Кутепова немедленно отправиться на ст. Еленовка в распоряжение полковника Бочарова, командира 1-й Хопёрской бригады отряда генерала Шкуро, для оказания помощи Сводно-гвардейскому батальону, испытывавшему сильное давление красных.
Бронепоезд состоял из (по порядку, начиная спереди): двух предохранительных платформ с починочным материалом и инструментом, одного бронированного вагона с тремя пулемётами, одной угольной платформы со снятыми щитами и поставленной на неё 6-дюймовой пушкой Кане (с двенадцатью снарядами), небронированного паровоза и одного блиндированного вагона вспомогательного поезда. Восьми вагонов вспомогательного поезда, указанных в статье А. А. В., не было.
Проехав от ст. Караванная до ст. Доля, я нашел там роту Самурского полка, занимавшую передовую позицию на левом фланге Добровольческой армии. Дальше путь шёл в перпендикулярном направлении к фронту. На следующей станции Еленовка, занятой частью 1-й Хопёрской бригады, я получил от полковника Бочарова приказание пройти через следующую станцию Велико-Анадоль, где располагался [432] казачий пост (10—12 человек), и двигаться на ст. Волноваха в распоряжение начальника отряда гвардейских стрелков, полковника, который просил о поддержке ввиду начавшегося сильного давления красных.
Весь этот железнодорожный путь охранялся только казачьими разъездами, которых не встретил ни одного. Войдя на разъезд в пути станции Волноваха, я сразу вступил в перестрелку с бронепоездом красных (прямой наводкой), послав одновременно офицера связи с гвардейским отрядом. После выпущенных мною десяти снарядов бронепоезд скрылся за холмами вместе с двумя поездами, которые выгрузили пехоту. У нас осталось два снаряда. Первая линия наступающей красной пехоты, высаженной из поездов, находилась от нас в 300—400 шагах, за нею шли две другие цепи. Красные открыли редкий ружейный огонь, мы пулемётный. Одиночные гвардейские стрелки отходили на восток без выстрела, оставляя линию железной дороги. В это время вернулся офицер связи и доложил, что начальник боевого участка сообщает об уходе своего отряда, оставляюшего станцию Волноваха, предоставляя мне действовать по своему усмотрению. Никаких других сведений об обстановке офицер связи мне не принёс.
Приказания генерала Кутепова и полковника Бочарова были очень лаконичны: «Скорее ехать и спасать», — без какого-либо указа на обстановку. Возможно, что они и сами её не знали, и вообще почти всегда приходилось действовать так, как глаза видят.
Благодаря нашему прибытию и вступлению в перестрелку с бронепоездом красных, гвардейский отряд свободно оторвался от красных и отошёл без выстрела. Положение бронепоезда «Иоанн Калита» оказалось теперь следующим: дорога на Мариуполь, в лучшем для нас случае, не была занята никем, но город Мариуполь находился в руках красных. Дорога на запад, на Хлебодаровку и дальше, была вся занята противником. Дорога к левому флангу Добровольческой армии, на Велико-Анадоль, в руках красных, как и сама станция Велико-Анадоль. Где находились [433] другие наши войска, мне не было известно; посылать снова офицера для связи к начальнику отходящего отряда я считал вредной потерей времени. Поручик Курбас доложил мне, что по его сведениям станция Карань (в Мариупольском направлении) имеет воду и топливо для паровоза, предлагая там обождать, пока нас не выручат. Никакого совещания, указанного в статье, не было.
Я решил, что ждать, пока нас окружат и подорвут пути с двух сторон, было бы неразумно и малодушно. Переместив один пулемёт в вагон вспомогательного поезда, я повёл бронепоезд на прорыв через занятую красными станцию Велико-Анадоль. Я рассчитывал на высоту наших действий, на храбрость добровольцев, на моральное воздействие на неукрепившегося ещё противника и, конечно, на Бога...
Находясь всё время на верху паровоза, я видел всё окружающее нас, как на ладони. Начав движение, мы сразу же попали под ружейный и пулемётный огонь противника с двух сторон пути, сначала из леса, а затем — с насыпи сверху. Наши пулемёты вели огонь без остановки, причём один пулемёт был поставлен на крышу вагона.
Войдя на разъездные пути станции Велико-Анадоль, мы не вошли в тупик, уготовленный нам красными, так как шли по неправильному пути, но столкнулись с вагонеткой для перевозки рельс, которую красные бросили на наш путь в последнюю минуту. От удара о вагонетку передний (по ходу) скат нашего блиндированного вагона сошёл с рельс и пошёл по шпалам, но задний скат остался на рельсах под тяжестью вагона и также потому, что он был сцеплен с паровозом. Это произошло прямо перед вокзалом. Стрельба с обеих сторон усилилась до предела, но мы уже выехали на совершенно открытую местность. Красные попрятались за деревья у станции, а находившиеся на открытой местности побежали и поскакали в разные стороны. Из-за деревьев велся по бронепоезду огонь, но уже не такой сильный. Движение поезда продолжалось с подрыгивающим вагоном, который начал тем [434] временем разрушаться. Я спустился к машинисту и от него узнал, что тормозная трубка перебита пулей и что мы можем двигаться так, пока железнодорожный путь прямой, а при повороте сойдём с рельс. На наше счастье дальше шёл подъём, и мы, пройдя полторы версты, остановились как раз перед поворотом. Красные уже не стреляли, но цепи, придя в порядок, приближались. Я приказал начать работу по выброске вагона, пришедшего в полную негодность.
В это время я увидел к востоку от железнодорожного пути казачий разъезд и послал к нему одного солдата, воспользовавшись пасущейся вблизи лошадью. Начальника разъезда (10—12 человек) я попросил сделать демонстративное движение в обход левого фланга противника, а пулемётчикам приказал открыть огонь. Цепи остановились, а мы вскоре сбросили вагон с пути. Однако он упал таким образом, что я не был уверен в том, что платформа с 6-дюймовым орудием сможет пройти, но, к счастью, всё обошлось благополучно, и платформа прошла, только чуть зацепив сброшенный вагон.
Мы были спасены. Раненых у нас было только двое, и то легко. Со станции Еленовка я послал донесение полковнику Бочарову (в деревню Еленовка) и получил приказание вернуться на базу. На ст. Караванная (наша база) мы были встречены торжественно. Через какой-нибудь час вернулся наш командир с 42-линейной пушкой и бронированным паровозом.
Хочу добавить в заключение, что генерал Кутепов, отдавая приказание, не был, очевидно, в курсе изменений в боевом составе бронепоезда (отсутствие 42-линейной пушки и бронированного паровоза), да и в боевой обстановке на этом участке фронта. Правда, в Добровольческой армии это случалось часто.
Проходя через занятую красными станцию Велико-Анадоль, я не мог очистить себе путь стрельбой из 6-дюймовой пушки Кане на ходу по свойствам её установки. Польза наших действий заключалась в том, что отряд [435] сводно-гвардейского батальона смог спокойно и без потерь оторваться и уйти от противника, во много раз превышавшего отряд численностью.
Через несколько дней, когда бронепоезд «Иоанн Калита» под моей командой возвращался на базу, на одной из станций, названия которой я уже не помню, адъютант генерала Кутепова передал мне приказание выстроить команду на перроне. Подошедший к нам генерал Кутепов собственноручно наградил всех нижних чинов Георгиевскими крестами, приказав адъютанту записать их фамилии. Меня генерал Кутепов благодарил, крепко пожав руку.
Дальнейшая моя судьба сложилась следующим образом: когда после этого боя я был вызван в штаб генерала Иванова для получения нового назначения, генерал мне объяснил, что не назначает меня командиром бронепоезда «Иоанн Калита» (пост был вакантным), так как я «слишком молод», чтобы командовать тяжёлым бронепоездом, и назначил меня командиром бронепоезда «Пластун», вооружённого 57-мм и 3-дюймовой пушками. Назначение это было для меня неожиданностью, и на него я не претендовал.
Вступив в командование бронепоездом «Пластун» (на ст. Дарница), я через несколько дней был вызван для отправки меня в армию адмирала Колчака. Я давно просил об этом, желая побывать у себя на родине, в Оренбурге. Прибыв, кажется, в Новочеркасск или же в Таганрог, я уже не помню, так как у меня начинался сыпной тиф, я явился к генералу Иванову проститься и от него узнал, что армию адмирала Колчака надо считать погибшей. Генерал Иванов снабдил меня двумя документами: 1) копией представления меня к производству в чин полковника за выслугу времени и 2) подлинник представления меня к такому же производству за вышеописанный бой, и отправил меня в Ростов для того, чтобы «протолкнуть» производство.
Там оказалось, что я уже произведен по новому представлению.
Получив справку, я почувствовал себя совсем уже [436] больным, и вызванный фельдшер, расстегнув ворот моей рубашки, определил у меня сыпной тиф. Когда я пришёл в сознание в госпитале в Екатеринодаре, было уже 4 января 1920 года, а через три дня я был эвакуирован в гор. Салоники, в Грецию, откуда через четыре месяца переехал в Египет. Вот почему у меня оказались в сохранности эти документы вместе со значком М.А.У., орденом св. Владимира 4-й степени — всё имущество, попавшее со мной за границу.
Моё описание боя несколько отличается от бравурной реляции представления к производству в чин полковника, но я постарался описать это в качестве очевидца и непосредственного участника боя.